Том 6. Лимонарь

Ремизов Алексей Михайлович

Ричард вернулся в Антон. От Ричарда стало известно точно путь Синибалды, количество бунтовщиков и что среди них Бова.

Додон, немедля, снарядил погоню и вместе с Дан — Альбригой кратчайшей дорогой вслед за Синибалдой. И застиг врасплох.

Войско расположилось на отдых. И увидя Додона, кто как на коней спасаться.

Бова упал с лошади и первым из бунтовщиков попался в руки, что Додону и требовалось.

Было к ночи. Решено переждать до утра. Додон угощал своих. В его шатре всю ночь музыка. Так под музыку и заснул.

И снится ему, как

бы он на поле. Все поле желтые цветы, мелкие, как одуванчики, а не одуванчики, золотее золота — в глазах играет. И не один он в поле, он вдруг заметил, как из золотого облака отделился и плывет к нему весь в белом. И сам он видит себя в белом. «Скорей бы рассвет!» подумал Додон и пятится. А укрыться негде — кругом золотое поле. А то облако — тот в белом все ближе и все быстрее — синие Брандории глаза, а не Брандория, в упор. Да это Бова! догадался Додон и смертельный ужас сковал его. Он протянул бы руки: «спасите!» — но не успел сказать, как, острым сверкнув, ударило его в грудь и острие пронзило сердце. И желтые цветы окрасились кровью.

Додон проснулся — и было такое чувство, как приговоренный — оно придет и неизбежно, враг его — Бова.

Брезжило утро — желтая заря. В рог трубят: пора!

5

Страшную весть привез Дан — Альбрига: Додон решил бесповоротно избавиться от Бовы. Поверил ли Додон вещему сну или, сном прикрываясь, простое соображение: с устранением Бовы — имя его треплется среди бунтовщиков — устраняется претендент.

Додон извещал Брандорию о судьбе ее сына: обречен на смерть.

Сердце дрогнуло — взорвало, хмельную от счастья, душу.

— Пусть выдаст мне сына, сказала Брандория, я сама с ним расправлюсь.

И мысли ее, цепляясь друг за друга, скручивались на одной: спасти сына. И когда Ричард — верный рыцарь! — привез Бову в Антон и передал на руки счастливой матери, она велела посадить сына в тюрьму. И пять дней сидит Бова под замком за решеткой. Знает, держит его в тюрьме мать. И ему ясно, что убийство отца по уговору матери с Додоном.

«Что же это такое? Что со мной будет?»

Через пять дней победителем вернулся Додон. От войска Синибалды не осталось и половины, Синибалда вскочил в Сумин и затворился.

— Страх не велик от падали. А с Бовой покончено?

Есть упорные мысли, не выговариваются, она хотела сказать: «Бова наш сын», а сказала свою первую мысль:

«Завтра все будет кончено».

* * *

Когда зашло солнце, она позвала Зою — из всей челяди Зоя была любимая и тайная.

Есть в природе отчего сердце радуется — Зоя и была такая, оттого и звали ее «дурочка». Дурочка глядела и видела, глаза ее одаряли желаемым, и много знала по- своему, не всякое у нее поймешь — и кажется, так плетет — так цветы плетут, не глядя, конечно, на нашу меру и спрашивать нечего, очень мудрено. С такой можно все говорить, все поверить — не выдаст: стена! только стена

слов не откаменевает, а у ней и без слов, ответом будет свет.

Брандория дала ей муку — замесить две лепешки; и еще дала яд — слаще меда! — замесить в тесто. И когда лепешки были готовы, она подала Зое и, глядя куда-то под землю, сказала:

— Снеси в тюрьму сыну.

И Зоя с такой же самой улыбкой — эта улыбка, как цветы цветут! — как войдя на кухню, так и с отравой спускалась по лестнице во двор.

Завидя ее, выжлы почуяли, куда идет, и с медвежьей припрыжкой за ней: соскучились! Она не отгоняла, она, показывая на лепешки, что-то говорила, убеждая, и они понятливо кивали ей.

Когда она вошла в тюрьму, выжлы кинулись наперегонку к Бове, облапили, лаская. Бова взял у Зои лепешки, но куда там удержать! — лепешки выскочили из рук и упали на землю. А выжлы подумали: им награда! и с жадностью набросились — «слаще меда!».

— От матери гостинец! — сказала Зоя и посмотрела на него своими сияющими глазами — а у него только и осталось, что глаза, пылая.

Что она хотела ему сказать, какую весть? — и какая радость вдруг осветила тюрьму!

Выжлы, проглотя свои последние кусы, с визгом катались по земле, давясь: и перевернувшись на спину, не дыша, мелко вздрагивали, лапы кверху.

Бова все понял... да не все он понял, и закрыл глаза, остолбенев.

Она взяла его за руку и, как слепого, повела — распахнула дверь.

— Иди, сказала она, а я за тебя.

И это он запомнит: «я за тебя».

Широкими глазами глядя, вышел на волю.

Та ночь была звездная, тени скрытные, иди куда хочешь, дорога не выдаст.

Ощупью прошел Бова двор и пустился бежать.

* * *

Ночью таясь вышла Брандория во двор и к тюрьме — так все пять ночей подходила она к решетчатому окну, горюя.

У двери спят выжлы, но не похоже, что спят они, а как брошенное полено, одервенели и лапы кверху. И она все поняла.

И к окну.

Зоя сидела, наклонясь над столом, глаза ее открыты — и в каждом по звезде цветет, играя. Она спит и дума ее бродит по сонным дорогам.

— Что ты говоришь, Зоя?

«Заколдовали счастье».

— Чье?

«Мое — вы».

И в ней отвечает другой знакомый голос.

— Я расколдую кровью: убью отца и мать.

— С кем ты говоришь? Брандория с тревогой заглянула глубже: Зоя была одна.

«Он вышел на дорогу». Зоя улыбнулась и звездные цветы в ее глазах погасли.

Брандория тихонько отошла. В двери торчит ключ, тускло светясь на черном. Она заперла дверь тюрьмы и с ключом по еще не остывшему следу.

Звездная была ночь — пути и перепутья неразгаданных загадок.

Она остановилась — лицом к лицу с тайной — судьба ее сына. И осеняя крестом, ее материнская рука поднялась к зениту — и были пальцы ее как звезды и упали синей звездой до подножия белого камня и широко вызвездили от живого окна тюрьмы к притаившейся стене дворца.