Том Соуер за границей

Твен Марк

Штука, въ которой находился профессоръ, была врод лодки, большой и просторной. Кругомъ въ ней были устроены непромокаемые лари для храненія всякихъ предметовъ; они же могли служить для сиднія и для спанья. Мы влзли въ лодку; съ нами было еще человкъ двадцать; вс они осматривали лодку, критиковали то и другое. Между ними былъ и Натъ Парсонъ. Профессоръ суетился, готовясь въ путь, и публика стала уходить, выбираясь по одиночк; старый Натъ вышелъ послднимъ. Понятно, что намъ было не съ руки оставлять его позади насъ и мы ршили не двигаться, пока онъ не уберется. Такимъ образомъ, оставались послдними въ лодк мы.

Но Натъ вышелъ, пора была уходить и намъ. Вдругъ слышу я громкій возгласъ, оборачиваюсь… городъ подъ нами опускается съ быстротой выстрла! Я такъ и обмеръ отъ испуга. Джимъ поблднлъ до-сра и не могъ выговорить

ни слова, Томъ тоже молчалъ, только казался въ большомъ возбужденіи. А городъ все опускался ниже и ниже, а мы точно висимъ въ воздух, съ мста не трогаемся… Дома становились все меньше и меньше, все какъ-то съеживалось, люди и экипажи казались ползущими муравьями или клопами, улицы превращались въ щелки и ниточки; потомъ все слилось вмст и города какъ не бывало: вмсто него, только большой прыщъ на земл. И мн казалось, что теперь можно видть все, внизъ и вверхъ по рк, на цлую тысячу миль, — хотя, разумется, настолько бы не хватило. Мало по малу, вся земля оказалась шаромъ, — настоящимъ круглымъ шаромъ темнаго цвта съ вьющимися и переплетающимися на немъ свтлыми черточками: это были рки. А въ воздух становилось порядочно холодно. Вдова Дугласъ все толковала мн, что земля кругла, какъ мячъ, но я никогда не врилъ ничему изъ множества ея суеврій, а въ этомъ случа и подавно, потому что видлъ самъ, что земля врод тарелки и совсмъ плоская. Я ходилъ, бывало, на самую вершину холма, осматривался кругомъ и убждался въ этомъ собственными глазами, потому что, по моему мннію, для того, чтобы узнать что-нибудь положительно, лучше всего взять, да и посмотрть самому, а не полагаться на одни чужія слова. Но теперь я долженъ сознаться, что вдова говорила правду. То есть, правду относительно всего остального свта, но не на счетъ той его части, гд нашъ поселокъ стоитъ: это мсто совсмъ какъ тарелка, и плоское, могу въ томъ поклясться.

Профессоръ стоялъ все время не двигаясь, точно бы спалъ, но вдругъ очнулся и страшно расходился. Онъ сталъ говоритъ въ такомъ род:

— Идіоты! Они говорили, что не полечу. И стали осматривать все, поглядывать, чтобы угадать мой секретъ. Но я провелъ ихъ: никто не знаетъ секрета, кром меня! Никто не знаетъ, что приводитъ мою машину въ движеніе: это новая сила!.. Новая сила, и въ тысячу разъ могущественне всхъ прочихъ на земл! Паръ — одна бездлка передъ нею!.. Говорили, что я не долечу до Европы. До Европы! Но у меня тутъ запасъ этой силы на цлыя пять лтъ, а продовольствія на три мсяца! Они глупы… что понимаютъ они?.. Толкуютъ, что мой воздушный корабль непроченъ; онъ продержится пятьдесятъ лтъ! Я могу, если вздумаю, летать въ небесныхъ пространствахъ всю мою жизнь, направляясь куда захочу, хотя они издвались надо мною, говорили, что это невозможно. Невозможно направлять полетъ! Подойди сюда, мальчикъ; нажимай эти кнопки, какъ я теб покажу.

Онъ заставилъ Тома править лодкою, поворачивая ее во всхъ направленіяхъ, и Томъ сказалъ, что нтъ ничего легче. Профессоръ заставилъ его отпустить насъ почти къ самой земл и мы летли до того близко къ иллинойскимъ лугамъ, что намъ можно было говорить съ фермерами и слышать вс ихъ разговоры, а профессоръ выбрасывалъ при этомъ печатныя объявленія, въ которыхъ разсказывалось о его воздушномъ корабл и о переправ его въ Европу. Томъ до того изловчился, что могъ направить насъ прямо на одно дерево, а лишь только мы настигли его, заставилъ лодку взвиться и перескочить черезъ его верхушку. Профессоръ научилъ тоже Тома какъ приставать, и Томъ выполнилъ это преотлично: онъ спустилъ насъ на лугъ безъ малйшаго толчка, но едва мы приготовились выйти, профессоръ крикнулъ:- Оставайтесь! И поднялъ насъ мгновенно снова на воздухъ. Это было страсть что такое! Я сталъ умолять его, Джимъ тоже, но онъ только пуще озлился, сталъ бушевать и посматривалъ до того дико, что я сталъ его бояться.

Потомъ онъ принялся снова толковать о своихъ непріятностяхъ, жаловался и ворчалъ на обхожденіе публики; онъ никакъ не могъ переварить этого, особенно же разговоровъ о томъ, что его воздушный корабль непроченъ. Онъ смялся надъ этимъ и тоже надъ толками объ излишней сложности механизма, который долженъ былъ, вслдствіе этой сложности, постоянно разстроиваться. Разстроиваться! Онъ говорилъ, что скоре разстроится сама солнечная система. И онъ приходилъ въ большую и большую ярость; я даже не видывалъ, чтобы кто принималъ такъ къ сердцу подобныя вещи. У меня мурашки бгали

по тлу при взгляд на него. Тоже было и съ Джимомъ. Понемногу профессоръ дошелъ до того, что сталъ визжать и кричать, клянясь, что свтъ такъ и не узнаетъ его тайны, въ отместку за то, что обошелся съ нимъ подло. Онъ говорилъ, что облетитъ на своемъ корабл кругомъ всей земли, чтобы доказать силу своего изобртенія, а потомъ утопитъ всю штуку въ мор, и насъ съ нею, разумется. Хуже нашего положенія не могло быть ничего, а тутъ еще ночь наступала.

Онъ далъ намъ пость кое-чего, потомъ прогналъ насъ на другой конецъ лодки, а самъ прилегъ на одинъ изъ ларей, съ котораго ему можно было управлять всмъ, положилъ себ подъ голову свою перечницу-револьверъ и сказалъ, что убьетъ всякаго, кто станетъ тутъ дурить, чтобы опуститься на землю.

Мы сидли, прижавшись другъ къ другу, думали не мало, но почти не говорили, разв что вымолвитъ или шепнетъ кто одно слово, — до того были мы перепуганы и измучились. Ночь тянулась медленно, тоскливо; мы неслись довольно низко: луна придавала всему такой нжный, мягкій оттнокъ, домики фермеровъ казались такими хорошенькими, уютными, звуки съ нихъ долетали до насъ и намъ такъ хотлось быть тамъ, на земл… но, увы! мы только скользили надъ нею, какъ привидніе, не оставляя за собою слда.

Среди ночи, когда вс звуки стали ночными звуками, въ воздух осязалась ночь, пахло ночью, — должно быть, такъ, около двухъ часовъ, — Томъ сказалъ, что профессоръ лежитъ уже давно не шелохнувшись, стало быть, спитъ, и намъ слдуетъ попытаться…

— Чего попытаться? — спросилъ я шепотомъ, а меня такъ и пробрало, потому что я угадывалъ его мысли.

— Надо попытаться подползти къ нему, связать его и тогда спуститься на землю, — отвтилъ онъ.

— Нтъ, сэръ! И не трогайтесь съ мста, Томъ Соуеръ!

Джимъ, — онъ почти задыхался отъ страха, — нашъ Джимъ проговорилъ то же:

— Нтъ, масса Томъ, не длайте этого! Если вы только тронете его, мы пропали!.. пропали совсмъ!.. Я не подойду къ нему, ни за что на свт не подойду! Масса Томъ, вдь онъ какъ есть сумасшедшій!

Томъ прошепталъ въ отвтъ на это:

— Именно потому-то и надо дйствовать. Не будь онъ помшанъ, я и не подумалъ бы уходить отсюда; ничмъ вы не сманили бы меня тогда съ этого шара; вдь я имъ теперь править умю я не боюсь быть отрзаннымъ отъ твердой земли. Но все это такъ, если бы онъ былъ въ своемъ ум, а летать съ человкомъ, который потерялъ разсудокъ, хочетъ отмахать кругомъ всего земного шара и потомъ утопить насъ, — это уже противно здравой политик. Мы должны дйствовать, повторяю вамъ, и именно теперь, прежде чмъ онъ проснется; другого подобнаго случая можетъ у насъ и не быть. Идемъ же!

Но мы похолодли и замерли отъ одной мысли объ этомъ, и заявили, что не тронемся съ мста. Тогда Томъ ршился ползти одинъ и попытаться добраться до штура и пристать къ земл. Мы умоляли его не длать ничего, но было напрасно: онъ всталъ на четвереньки и сталъ подвигаться, по дюйму за-разъ, не боле, а мы наблюдали за нимъ, притаивъ дыханіе. Добравшись до середины лодки, онъ поползъ еще тише; мн казалось, что проходятъ такъ цлые годы. Наконецъ, видимъ мы, онъ уже возл самой головы профессора, поднимается потихоньку, смотритъ ему въ лицо, нсколько времени прислушивается… потомъ, начинаетъ опять ползти потихоньку дале, къ ногамъ проффесора, гд находились кнопки отъ штура. Онъ добрался туда благополучно и уже протянулся медленно къ кнопкамъ, какъ, вдругъ, сронилъ что-то… Это звякнуло; онъ тотчасъ же припалъ къ полу и лежитъ неподвижно. Профессоръ приподнялся, спросилъ: — что такое?.. — Но мы вс не шелохнемся, точно мертвые. Онъ сталъ бормотать и ворочаться, какъ человкъ, который собирается совершенно проснуться, а я думалъ, что смерть моя пришла, до того все это пугало меня и терзало.

Тутъ мсяцъ скрылся за тучами и я чуть не заплакалъ отъ радости. Онъ зарывался въ нихъ все глубже и глубже, и стало такъ темно, наконецъ, что мы уже не могли видть Тома. Въ это время сталъ моросить дождь и намъ было слышно, какъ профессоръ возится съ своими канатами и ругаетъ погоду. Мы ужасно боялись, что онъ наткнется на Тома и тогда намъ конецъ! Спасенія ни откуда! Но Томъ пробирался уже назадъ и мы скоро почувствовали его руки на нашихъ колнахъ. У меня такъ и сперло дыханіе въ эту минуту и сердце мое куда-то совсмъ провалилось: въ темнот-то нельзя было разглядть ничего, и я подумалъ, ужь не профессоръ-ли это; вдь могло же это быть!