Том Соуер за границей

Твен Марк

Ну, я такъ обрадовался возвращенію Тома, что былъ совершенно счастливъ, — насколько можетъ быть счастливымъ человкъ, летящій по воздуху съ сумасшедшимъ. Опускаться на землю въ темнот было невозможно и потому я желалъ, чтобы дождь продолжался: мн вовсе не хотлось, чтобы Томъ возобновилъ свои попытки, которыя наводили на насъ такой страхъ. Надежда моя исполнилась. Дождь моросилъ всю остальную ночь, которой оставалось уже немного, хотя она и показалась намъ длинна. На разсвт, небо прояснилось и все кругомъ показалось подъ нжнымъ, сроватымъ, красивымъ оттнкомъ. Пріятно было взглянуть снова на поля и лса, на лошадей и рогатый скотъ, стоявшихъ степенно въ раздумьи. Скоро солнце озарило все своимъ веселымъ, яркимъ блескомъ; мы почувствовали себя тогда

утомленными, разбитыми и сами не замтили, какъ насъ одоллъ сонъ.

ГЛАВА III

Мы заснули около четырехъ часовъ, проснулись около восьми. Профессоръ сидлъ на своемъ конц и казался сердитымъ. Онъ сунулъ намъ кое-что на завтракъ, но запретилъ переходить на кормовую часть лодки, что значило на цлую половину ея. Но, когда усядешься хорошенько, пошь и успокоишься, все начинаетъ казаться лучше, чмъ прежде казалось. Человку можно тогда чувствовать себя почти что благополучнымъ, даже находясь на воздушномъ шар съ геніемъ. И мы трое принялись болтать.

Одна штука смущала меня и я спросилъ Тома:

— Томъ, вдь мы полетли къ востоку?

— А съ какою скоростью мы летимъ?

— Ты слышалъ, что говорилъ профессоръ, когда онъ тутъ бушевалъ: по его словамъ, мы длали иногда по пятидесяти миль въ часъ, иногда по девяноста, иногда и по сотн. А если бы еще и втеръ помогалъ намъ, то скорость могла бы доходить и до трехъ сотъ миль. Онъ прибавлялъ при этомъ, что найти попутный втеръ не трудно, поднимаясь то выше, то ниже, пока не попадешь въ настоящее теченіе.

— Такъ, я это помню. Только онъ вралъ.

— Это почему?

— Потому что, если бы мы летли такъ быстро… то прошли бы уже Иллинойсъ, не такъ-ли?

— Разумется!

— А мы и не прошли.

— Ты почему знаешь?

— А по цвту. Мы именно теперь надъ Иллинойсомъ. И ты самъ можешь убдиться, что Индіаны не, видно.

— Что такое ты бредишь, Гекъ? Что ты узнаешь по цвту?

— Узнаю то, что надо.

— Да причемъ тутъ цвтъ?

— Вотъ, причемъ! Иллинойсъ зеленый, Индіана розовая. Укажи же мн, гд тутъ розовое? Нтъ, сэръ, одно зеленое!

— Индіана розовая! Что за вранье?

— Вовсе не вранье: я самъ видлъ на ландкарт, что она розовая.

Нельзя и представить себ, что за отвращеніе и досада, выразились у него на лиц. Онъ сказалъ мн:

— Знаешь, Гекъ Финнъ, чмъ быть такою тупицей, какъ ты, я лучше спрыгнулъ бы отсюда!.. Видлъ на карт! Неужели ты воображаешь, Гекъ Финнъ, что Штаты снаружи такого цвта, какими они на карт?

— Томъ Соуеръ, на что служитъ карта? Не на то-ли, чтобы. учить насъ тому, что есть?

— Разумется.

— Такъ зачмъ же она обманываетъ? Объясните-ка это.

— Замолчи, болванъ, она не обманываетъ.

— Обманываетъ, обманываетъ!

— Говорятъ теб, нтъ!

— Прекрасно; но если не обманываетъ, то зачмъ же нтъ и двухъ Штатовъ одной окраски? Раскуси-ка ты это, Томъ Соуеръ.

Онъ увидалъ, что попался, и Джимъ увидалъ это; могу сказать, что мн было очень пріятно, потому что Томъ Соуеръ былъ не изъ такихъ, которыхъ легко одолть. Джимъ хлопнулъ себя по ног и сказалъ:

— Нечего говорить, ловко! Очень даже ловко! Да, масса Томъ, какъ ни вертитесь, а поймалъ онъ васъ на этотъ разъ! И онъ опять хлопнулъ себя по ног, повторяя: «Одно слово, ловко!»

Никогда еще въ жизни не былъ я такъ доволенъ собой; между тмъ, право, я даже не подозрвалъ, что скажу что-нибудь особенное, пока не выговорилъ своихъ словъ. Я просто сболтнулъ, безъ всякой обдуманности, нисколько не разсчитывая на послдствія и не соображая ничего, а тутъ и вышло! По истин, для меня самого это было такою неожиданностью, какъ и для нихъ обоихъ. Оно совершенно похоже на то, какъ грызетъ кто-нибудь ломоть хлба, не думая ни о чемъ, и вдругъ попадаетъ ему на зубъ брилліантъ. Ну, сначала, онъ принимаетъ его просто за камешекъ и удостовряется въ томъ, что это брилліантъ, лишь посл того, какъ пообчиститъ его отъ крошекъ, отъ песка и отъ всего прочаго, и разсмотритъ его,

и тогда уже удивится и обрадуется. Да и гордиться станетъ, хотя, если вникнуть въ дло попроницательне, то его заслуга тутъ вовсе не такъ велика, какою была бы, если бы онъ занимался розыскиваніемъ брилліантовъ. Вы легко поймете это различіе, если поразмыслите хорошенько. Случайный успхъ нельзя превозносить такъ, какъ дло замышленное; всякій могъ бы найти этотъ брилліантъ въ булк. Такъ оно, но значитъ тоже что-нибудь именно тмъ, кому попалась эта булка. Въ этомъ достоинство этого счастливца; въ этомъ состояло и мое. Я не приписываю себ подвиговъ; я не берусь сдлать что-либо подобное и опять, но, въ этотъ разъ, это было сдлано мною; вотъ и все, что я прошу признать. А что я не считалъ себя способнымъ на это, даже вовсе объ этомъ не думалъ, такъ это также врно, какъ то, что вы о томъ не помышляете въ эту минуту. Право, я былъ такъ спокоенъ, какъ только можетъ человкъ быть спокойнымъ, а тутъ оно возьми, да и выскочи. Я часто припоминалъ эту минуту и могу представить себ все окружавшее такъ ясно, какъ будто это случилось лишь на прошлой недл. Передо мною вся эта картина: подъ нами мелькаютъ чудные ландшафты съ лсами, полями и озерами, тянущіеся на сотни и сотни миль кругомъ; среди нихъ разбросаны всюду города и деревни; профессоръ сидитъ у своего столика, задумавшись надъ какою-то картою, шапка Тома болтается на снастяхъ, повшенная тамъ для просушки; а еще особенно памятна мн какая-то птица, летвшая въ какихъ-нибудь десяти футахъ отъ насъ; она все старалась насъ обогнать, но замтно отставала; тоже происходило съ желзнодорожнымъ поздомъ, который мчался внизу, подъ нами, промежду деревьевъ и фермъ, выпуская длинное облако чернаго дыма, который полосовался, по временамъ, легкими блыми струйками; а когда эти струйки ичезали изъ глазъ такъ, что о нихъ и забывалось уже, до слуха доносился еще слабенькій звукъ: это былъ свистокъ. Мы обогнали и птицу, и поздъ, очень даже обогнали, и безъ большого труда.

Но Томъ вспылилъ и обозвалъ насъ съ Джимомъ неучами и пустыми трещотками; потомъ сталъ разъяснять:

— Представьте себ, что передъ вами бурый теленокъ и бурая большая собака, которыхъ хочетъ нарисовать живописецъ. Что главное требуется отъ него? Онъ долженъ нарисовать обоихъ такъ, чтобы вы могли различить ихъ съ перваго взгляда, не такъ-ли? Это само собой разумется. Ну, что же слдуетъ ему, по вашему, нарисовать обоихъ животныхъ бурыми? Понятно, что нтъ. Онъ окраситъ одного изъ нихъ синимъ, такъ что вамъ уже нельзя спутать. Тоже самое и съ ландкартами: именно потому и окрашиваютъ каждый штать особою краскою. Это не для того, чтобы васъ вводить въ обманъ, а, напротивъ, чтобы предохранить отъ ошибки.

Но я не убдился такими доводами, да и Джимъ тоже. Онъ покачалъ головой и сказалъ:

— О, масса Томъ, если бы вы знали, что за шуты эти живописцы, вы поняли бы, что ихъ не годится приводить въ примръ. Я вамъ кое-что разскажу и вы сами увидите. Засталъ я это одного… на-дняхъ, на задворкахъ у стараго Ганка Уильсона. Подошелъ я поближе посмотрть, что онъ длаетъ. Вижу, рисуетъ онъ ту старую пгую корову съ поломанными рогами… вы знаете, о какой я говорю. Я спросилъ, къ чему это онъ вздумалъ ее рисовать? А онъ отвчаетъ, что когда нарисуетъ, то дадутъ ему за эту картинку сто долларовъ. Но, масса Томъ, вдь самую корову-то можно купитъ всего за пятнадцать! Я ему такъ и сказалъ. Что же, поврите или нтъ, но онъ только головою тряхнулъ и продолжалъ рисовать. Вы не знаете ничего, масса Томъ!

Томъ вышелъ изъ себя; я замчаю, что такъ бываетъ всегда съ людьми, которыхъ припрутъ къ стн доказательствами. Онъ сказалъ, чтобы мы прикусили языкъ и не шевелили бы боле мусора въ своихъ башкахъ: можетъ быть, онъ выстоится, изъ него выпечется что-нибудь и мы станемъ толкове. Въ это время, онъ примтилъ внизу башенные часы, навелъ на нихъ подзорную трубу, потомъ взглянулъ на свою серебряную рпу, опять на т, часы, опять на свою рпу, и проговорилъ:

— Забавно… т часы почти на часъ впередъ.