Том Соуер за границей
Шрифт:
ГЛАВА IV
И все кругомъ становилось уединенне и уединенне. Надъ нами былъ громадный небесный сводъ, пустой, страшно глубокій; подъ нами — океанъ и на немъ ничего, кром волнъ. Мы были окружены кольцомъ, совершенно круглымъ кольцомъ, которымъ вода и небо соединялись. Это было чудовищно-громадное кольцо и въ центр его находились мы. Какъ есть въ самомъ центр! Мы мчались такъ быстро, какъ степной пожаръ, но это нисколько не помогало: мы все никакъ не могли выбиться изъ центра, я не замчалъ, чтобы мы приблизились хотя на одинъ дюймъ ближе къ этому кольцу. Даже жутко отъ этого становилось,
Вообще, окружавшее насъ грозное безмолвіе было такъ внушительно, что мы разговаривали только вполголоса и намъ становилось все тоскливе, все боле жутко, такъ что и этотъ разговоръ сталъ у насъ стихать, а потомъ и совсмъ прекратился. Мы сидли и только «мышляли», какъ выражался Джимъ, не произнося ни слова въ теченіе долгаго времени. Профессоръ не двигался съ мста, пока солнце не поднялось у насъ надъ головою; тогда онъ всталъ и приставилъ къ глазу родъ треугольника. Томъ сказалъ намъ, что это секстантъ, и что профессоръ опредляетъ по солнцу, гд мы находимся! Онъ выписалъ какія-то цифры, заглянулъ въ какую-то книгу и сталъ прибавлять ходу лодк. При этомъ онъ снова началъ говорить разныя несообразности; между прочимъ, сказалъ, что будетъ идти тмъ же ходомъ, по сту миль въ часъ, и тогда опустится, завтра же къ вечеру, въ Лондон.
Мы отвтили, что будемъ покорнйше благодарны ему за это.
Онъ уже уходилъ, но при этихъ словахъ нашихъ быстро повернулся назадъ и окинулъ насъ долгимъ, зловщимъ взглядомъ, — самымъ лукавымъ и подозрительнымъ взглядомъ, какой я только видалъ.
— Вамъ хочется уйти отъ меня? Не пытайтесь запираться въ этомъ! — сказалъ онъ.
Мы не знали, что отвтить на это, поэтому сдержались и не промолвили ничего.
Онъ воротился на корму и услся тамъ, но не могъ, повидимому, отвязаться отъ той же мысли, потому что, нтъ-нтъ, да и проговоритъ что-нибудь на тотъ же счетъ, стараясь вызвать насъ на отвтъ, но мы помалкивали.
Между тмъ, пустыня вокругъ насъ точно бы увеличивалась и мн стало казаться, что я доле не вынесу. А когда начало темнть, то тоска моя усилилась еще боле. Вдругъ Томъ ущипнулъ меня и шепнулъ:
— Смотри!
Я взглянулъ на корму и вижу, что профессоръ налилъ себ рюмочку изъ бутылки. Не понравилось мн это. Потомъ онъ выпилъ еще и скоро сталъ напвать. Ночь уже наступила, было очень темно и поднималась буря, а онъ все плъ, да все странне и странне, между тмъ какъ громъ погромыхивалъ, а втеръ свистлъ и вылъ въ нашихъ снастяхъ. Все это наводило ужасъ. Мракъ сгустился до того, что видть профессора мы уже не могли, и хотли бы и не слышать его, но это было невозможно. Вдругъ онъ замолкъ; такъ прошло минутъ десять и намъ стало что-то подозрительно; мы желали, чтобы онъ снова заплъ; мы знали бы тогда, гд онъ находится. Тутъ блеснула молнія и мы могли разглядть, что онъ поднимается съ мста; но онъ былъ пьянъ, споткнулся и свалился. До насъ долетлъ въ темнот его крикъ:
— Не зачмъ имъ въ Англію… Такъ! Я перемню направленіе… А, имъ хочется покинуть меня? Хорошо… пустъ себ… но сейчасъ!
Я такъ и обмеръ, когда онъ произнесъ это. Потомъ онъ снова замолчалъ, и это молчаніе длилось до того, что становилось невыносимо, и я думалъ: «неужели молніи боле не будетъ?» Но, вотъ, сверкнула она снова на счастье и мы увидали, что онъ ползетъ къ намъ на четверенькахъ, и всего уже въ какихъ-нибудь четырехъ шагахъ
Снова наступило длинное, страшное ожиданіе, потомъ опять блеснула молнія и я увидлъ, какъ голова Тома мелькнула за бортомъ и исчезла. Онъ держался на веревочной лсенк, которая свшивалась изъ лодки. Профессоръ проревлъ что-то и кинулся къ нему, но тотчасъ же снова все потемнло. Джимъ простоналъ: «О, бдняжка масса Томъ! Погибъ онъ!» и бросился къ профессору. Но профессора не было въ лодк.
Вслдъ затмъ, мы услышали пару страшныхъ вскриковъ… потомъ еще одинъ, уже не такой громкій, затмъ, еще одинъ внизу, едва слышный, и Джимъ повторилъ:
— Бдняжка масса Томъ!
И снова стало все тихо; полагаю, что можно было просчитать до четырехсотъ тысячъ, прежде чмъ молнія сверкнула опять. Когда она освтила насъ снова, я увидлъ, что Джимъ стоитъ на колняхъ, положа руки на ларь, уткнувъ въ нихъ лицо, и рыдаетъ. Я не усплъ выглянуть за бортъ, какъ уже опять потемнло, чему я былъ даже радъ, потому что мн не хотлось увидть… Но, при новой молніи, я насторожился таки и вижу: кто-то качается среди втра на лсенк… И это былъ Томъ!
— Лзь скоре! — крикнулъ я. — Лзь же, Томъ!
Голосъ его былъ такъ слабъ, а вой втра такъ оглушителенъ, что я не могъ разобрать словъ, полученныхъ мной въ отвтъ, но я догадывался, что онъ спрашиваетъ, тутъ-ли профессоръ. Я крикнулъ опять:
— Его нтъ, онъ въ океан! Ползай наверхъ! Можемъ мы теб помочь?
Все это, разумется, въ темнот, а Джимъ спрашиваетъ:
— Съ кмъ ты перекликаешься, Гекъ?
— Съ Томомъ перекликаюсь.
— О, Гекъ, какъ можешь ты позволять себ это, когда ты знаешь, что бдный масса Томъ… — Тутъ онъ страшно взвизгнулъ и откинулся съ годовой и руками назадъ, и завизжалъ снова, — все это потому, что насъ снова ярко освтило, а онъ поднялъ голову какъ разъ въ ту минуту, когда лицо Тома, блое какъ снгъ, поднялось надъ лодкою и уставилось прямо на него. Онъ принялъ его, видите-ли, за привидніе.
Томъ влзъ къ намъ, и когда Джимъ удостоврился, что это дйствительно онъ, а не его тнь, то сталъ всячески ласкаться къ нему, плакать надъ нимъ, называть его разными любовными именами, — и все это до того, что казался совершенно свихнувшимся отъ радости. Я спросилъ:
— Чего же ты мшкалъ, Томъ? Почему не поднялся сразу?
— Я не ршался, Гекъ. Я зналъ, что кто-то пронесся мимо меня внизъ, но въ темнот нельзя было узнать, кто именно. Могъ быть это ты, могъ быть Джимъ.
Онъ всегда былъ таковъ, нашъ Томъ Соуеръ: всегда обсуждалъ каждое дло. Онъ не хотлъ влзать, пока не удостоврился, гд находится профессоръ.
Въ это время буря разыгралась во всю свою мощь; громъ страшно грохоталъ и раскатывался, молніи такъ и ослпляли, втеръ свистлъ и ревлъ въ снастяхъ, наконецъ, полилъ и дождь. То нельзя было различить своей руки передъ собою, то можно было счесть нити на сукн своего рукава и видть, сквозь завсу дождя, необъятный просторъ, по которому ходили, сталкиваясь и бушуя, валы. Такая буря очень красива, но только не для тхъ, кто находится въ пространств и затерянъ тамъ, и промокъ, и одинокъ, и только что схоронилъ одного изъ своихъ.