Трепетание предсердий
Шрифт:
– Что могу сказать, Петрович. Девчонки-то с тяжелым возились, в реанимацию поднимали Суркова из триста пятнадцатой. У него отек начался. Сам понимаешь, пока туда, пока сюда, перевод оформить. А я успокоительное приняла и прилегла в сестринской. До того Крестьянинова видела, не спорю. По коридору ходил вроде, выходил даже, по лестнице спускался. А вот после… Не знаю, прости.
М-да. Плохо, но не смертельно. Марина, значит, перевозила Суркова с отеком. А почему «девчонки»?
– Марфа Лукинична, вы сказали – девчонки. Разве вы не вдвоем с
Она пожала плечами:
– Так-то вдвоем. Но нам еще новенькую дали. Ну, ты ее видел. Не пойми-разбери, то ли мальчик, то ли девочка. И имя-то мужское, прости господи.
– Шура? – изумился Артем.
– Ну да. Она с Мариной и отвозила Суркова.
То есть, Шура тоже была ночью в отделении. Дежурила. Хм, а ведь верно, она сказала: работаю со вчера. С воскресенья, то есть. Но как она оказалась рано утром у него под окнами? Говорит – у подруги ночевала. Вот чуял же, врет девчонка.
Значит, она не всю ночь провела в больнице. Ушла с дежурства? Зачем? Кто разрешил?
Вопросы множились. На них надо найти ответы. Но как? Где? У кого?
– А Майя Михайловна? Она в отделении была?
– Я ж говорю, не знаю, – Марфа Лукинична снова отвела глаза. – Все проспала, дурра старая.
Вы, Марфа Лукинична, конечно, спали. Глубоко спали. И чуть больше, чем немного. Выпили-то, поди, не успокоительное, а транквилизатор. Или болеутоляющее. И где была Майя Михайловна, прекрасно знаете. Говорить вот только почему-то не хотите.
– Какое лекарство приняли, что отключились, хоть из пушки пали?
Медсестра наклонила голову еще ниже. Ничего не ответила.
– Что у вас, Марфа Лукинична? Что? Совсем плохо, да?
Она поднялась, так и не ответив. Тяжело ступая, вышла из кабинета.
Шура. Где у нас Шура?
Телефон в сестринской не отвечал. На посту – тоже. В процедурке аналогично. Ах да, сейчас время сдачи анализов. Все при деле, кто в лабораторию пошел, кто кровь забирает.
Подождем до восьми.
Он набрал номер реанимации.
Дежурная врач-реаниматолог сухо ответила:
– Крестьянинов в том же состоянии. Динамика нулевая.
Артем подошел к окну. Сырая хмарь ранней весны затянула город, развесила комковатые ватные тучи по небу, словно готовилась к постановке «Бури» Вильяма «Нашего» Шекспира. Который тракторист. Или комбайнер. Он вспомнил вчерашний разговор на кухне и усмехнулся.
Увидел идущих ко входу Ветровых. Майя Михайловна казалась совсем девочкой рядом с большим, широкоплечим Львом Лаврентьевичем. Вместе по жизни, еще с институтской скамьи. Артем даже позавидовал немного. Дружная семья. Здоровая ячейка общества.
Но именно сегодня в ячейке будто появилась трещинка. Небольшая совсем, но видная невооруженным взглядом. Шли они не как обычно, под ручку, а на небольшом расстоянии друг от друга. Майя Михайловна смотрела в сторону, словно не замечая идущего рядом мужа. Уши Льва Лаврентьевича закрывали большие наушники. Он едва заметно покачивал головой в такт музыке.
Ветровых
Ровно в восемь Артема Петровича вызвали к главному.
Он заглянул в ординаторскую, извинился, что оперативка снова срывается, и побежал в приемную.
На этот раз продержали дольше. И вышел он из кабинета главного далеко не в радужном настроении.
– Вы у нас заведующий или кто? – кричал главный и едва не стучал кулаком по столу. – Что с Крестьяниновым? Почему до сих пор в реанимации? Хотите сами там оказаться? Из администрации каждый час звонят, я им что должен говорить? Что у нас врачи ничего не знают, не умеют?
У него требовали сделать все возможное и даже больше, и он обещал.
В общем, кровь из носу, но чтобы сегодня же всё отделение расшиблось в лепешку и подняло Крестьянинова на ноги. Иначе всех уволят.
– Хотите, чтобы мы в минздраве «прозвучали»?
Поднять на ноги можно, уныло подумал Артем. Жаль, простоит недолго.
В реанимации ничего не изменилось. Крестьянинов до сих пор находился в коме. И неизвестно, когда из нее выйдет.
– Динамики нет.
Ветров смотрел сквозь Артема, не пускал дальше порога, загородив проход своей мощной фигурой, отвечал кратко и сквозь зубы, и тот не мог понять, почему. То ли из-за смещения жены, то ли из-за безнадежного Крестьянинова.
То, что он, скорее всего, безнадежен, было ясно обоим. Оставалось надеяться на чудо и на здоровый и довольно молодой еще организм Крестьянинова, анамнез которого не был отягощен ни диабетом, ни сердечно-сосудистыми заболеваниями, ни тромбофлебитом. И вообще, насколько Артем знал, заместитель мэра периодически посещал спортзал, проводил чистку организма традиционными и не очень методами и питался умеренно и правильно. Жить бы да жить лет до ста без забот.
Артем понял, что ничего от реаниматолога не добьется, и прервал тягостное молчание. Поблагодарил, пообещал заглядывать почаще (на что муж Майи Михайловны едва заметно скривился). Пошел на обход.
Он где-то даже понимал Льва Лаврентьевича. Главный метал молнии в адрес Артема, но, если Крестьянинов из комы не выйдет, всю тяжесть летального исхода примет на себя реанимация. Так что именно над Ветровым навис дамоклов меч.
Про свой дамоклов меч Артем вспомнил лишь после обеда.
Позвонил Апухтин:
– Доброго здоровья, Артем Петрович. Как ваше ничего?
– Мое ничего ничего, – отозвался Артем бодро.
Анонимка. Анонимка, дьявол ее раздери. Вот же глупость полнейшая. А как же эта… как ее… презумпция невиновности? Насколько он помнил, бремя доказывания вины лежит не на обвиняемом – на обвинителе.