Три Нити

Романова Дарья Евгеньевна

Ты уже долго живешь рядом с Сиа и должен знать, что, когда лекарь осматривает больного, он видит в нем не своего соседа, брата или сестру. Если он хорош в своем деле, то перед ним — просто совокупность нервов и сосудов, мышц, костей и потрохов. Его рука не должна дрожать от страха, взгляд — мутиться от тревоги.

Вот и овладевший хекау в конце пути должен стать таким лекарем — только для всего мира. А значит, что ему придется отрезать себя от всех радостей и печалей, какие только есть; отделиться от твердой основы и, будто пушинка кхур мона, скитаться в пустоте. Отчуждение разрастается вокруг колдуна, как сорная трава. Сегодня ты попробовал, каково это, и уже потерял

друга. Но речь не только о друзьях, или любовниках, или другой шелухе, за которую цепляются слабые сердцем. Нет, речь о самой жизни: мало-помалу все вокруг выцветает, блекнет, теряет запах и вкус. Солнце не греет, холод не обжигает. Ты одновременно здесь и не здесь; и хотя тело еще ходит по земле, ты немногим лучше мертвеца.

— И ты как живешь с этим? — ужаснулся я, закрывая рот ладонью.

— Обо мне не беспокойся, — отмахнулся бог. — Думай о себе, Нуму. Да, у тебя есть способности к колдовству — ну так они есть почти у каждого; просто у кого-то больше, у кого-то меньше. Это не значит, что ты должен посвящать себя нашему ремеслу. Иногда лучше просто жить.

Железный господин умолк. Стало очень тихо; только сквозняки посвистывали внутри Мизинца, не в силах наполнить его целиком, — точно дети, дующие в ганлин из бедренной кости великана.

— Мне кажется… — наконец пробормотал я, опустив голову. — Мне кажется, я не хочу этого. Ну, оставаться в одиночестве; и учиться колдовству. Но я думал и… вокруг столько бед! И я все же хочу помочь чем-нибудь тем, кто живет внизу, и всем лха… и тебе.

— Думаю, это можно устроить, — улыбнувшись, ответил Эрлик, и мы начали долгий путь вверх.

Свиток VIII. Наверху и внизу

Шаи вернулся в Коготь к началу осени, через три месяца после своего исчезновения. Узнал я об этом случайно — в последнее время я взял в привычку в начале дня, когда Падма сменяла Пундарику на посту, проскальзывать следом за нею в покои на носу дворца. Пока вороноголовая укладывалась на каменное ложе и засыпала тревожным сном, я становился у окна и глазел с высоты Мизинца на окрестности Бьяру: там клубились шапки дыма, то рыжие, то сизо-голубые; вырастали за ночь леса из столбов и перекладин, по которым кузнечиками ползали маленькие черные фигурки и так же быстро исчезали на следующие сутки; полыхали пестрые огни и двигались в тумане громадные тени тягловых яков. Наглядевшись вдоволь на копошение далекой жизни, я обычно возвращался в свою спальню, чтобы заняться уроками, или шел помогать Сиа. Но в тот день, пока я плелся по коридору, дверь слева вдруг распахнулась. Я отпрянул, пропуская Утпалу — и Шаи! Боги, даже не заметив меня, двинулись дальше. Сначала я хотел окликнуть их, но не решился прервать беседу: Шаи что-то горячо втолковывал Утпале, размахивая длинными лапами.

— Если бы Сиа спустился вниз! Лекари им очень нужны. Но старик упертый, как баран, — не думаю, что он меня послушается.

— Тебе пришлось бы уговорить еще и Уно. По-моему, проще веревку из воды свить.

— Это да… — согласился молодой лха, а потом подбросил в воздух свою лохматую маску, снова ухватил за драную бороду и внимательно посмотрел в дыры-зрачки, будто ждал от нее совета; но та молчала.

— Кстати, не удалось узнать, чем шены занимаются по ночам?

— Слухов много, — Шаи неопределенно пожал плечами, а потом вздохнул, округляя длинный рот буквой «ба». — Но чего они стоят?.. Вот, например, горожане считают, что женщины Палден Лхамо воруют новорожденных детей, варят из их жира колдовское зелье, натирают им мельничные жернова и летают на них по воздуху, как птицы. Уж на что я ее не люблю, но не думаю, что это правда: Селкет бы выбрала что-то поудобнее для полетов! Так и с шенами: кто-то

говорит, что они засеивают поля зубами Лу, из которых вырастают новые колдуны, кто-то — что ищут клады ноджинов… Но что-то не верится ни в первое, ни во второе.

Утпала обдумал сказанное, а потом буркнул под нос:

— И все же переселенцы умирают.

— Не хочу защищать шенов, но это скорее вина болезней. Сколько там обморожений, язв, лихорадок… А поноса так вообще море! — заметив, как вороноголовый брезгливо скривился, сын лекаря чуть усмехнулся. — Хотя, ради справедливости — все не так плохо, как могло быть. Нужно отдать должное Нехбет: ее стараниями у них есть цампа и крыша над головой. Ну и вы тоже молодцы! Оми хоть и воруют, но с опаской.

— Падме только не говори — на той неделе она двух таких заклевала почти насмерть.

— Жалко, но не очень, — хмыкнул Шаи. Утпала качнул головой не то одобрительно, не то осуждающе и спросил:

— А что насчет тех, что с белыми ракушками? Они, по-твоему, опасны?

— Нет, не думаю. Просто очередная ересь из южной страны — сколько мы их уже видели? Ходят среди работников и нищих, раздают еду, проповедуют помаленьку. Шены их даже не гоняют — много чести.

— В каких богов они верят?

— Да ни в каких.

— Как это? — удивился вороноголовый. — В чем тогда смысл?

— Ну, если судить по их словам, они хотят уменьшить количество страданий в мире.

— И как, получается?

Вместо ответа Шаи скорчил рожу, покачал в воздухе ладонью… и тут наконец заметили меня. Лицо лха вытянулось, а губы, наоборот, сжались, как от кислятины.

— Ладно, я пойду, пожалуй, — пробормотал Утпала, заметив эти перемены, и исчез со скоростью застигнутого утренним светом комара. Мы с сыном лекаря в тяжком молчании спустились в сад.

— Нууу… — протянул я, выходя прямиком в колючие объятия черной пшеницы; но Шаи не дал мне договорить

— Ты извини меня, — сказал он. — За прошлый раз. Не стоило навязывать тебе собственные мысли, даже из лучших побуждений. У тебя и своя голова есть на плечах.

— Ты тоже извини! — вскрикнул я, от радости стегая хвостом по бедрам. — Мне надо было язык держать за зубами.

— Мысли, в целом, правильная; запомни ее на будущее. Но я понимаю, что ты не со зла проболтался, — лха посмотрел на меня; его темно-серые, слезящиеся от недосыпа глаза казались очень грустными. — Ты, Нуму, доверяешь миру — вот и не считаешь, что от окружающих нужно что-то скрывать. С возрастом это пройдет.

— С тобой там внизу точно ничего не случилось? — подозрительно сощурился я; слышать такие серьезные и рассудительные речи от сына лекаря было крайне странно.

— Да точно. Я просто слишком долго сидел в Кекуит, а от этого рехнуться можно. Мы варимся здесь, взаперти, в тесноте, как момо в котелке, склеившись боками… Весь мир сжимается вот до такого комка, — он собрал ладонь горсткой, будто держал невидимое яйцо. — Но три месяца внизу хорошо прочищают мозги. Стоит только спуститься с небес на землю, и сразу поймешь, что есть проблемы посерьезнее наших старых дрязг. Холод наступает. Со всех концов страны идут несчастные, лишившиеся домов, полей и стад. Проход Стрелы замурован льдом, и никто не знает, что творится за горами, в южной стране. По сравнению с этим все остальное — мелочи.

— Там правда все так плохо?

Шаи прикусил большой палец, раздумывая над ответом. Все это время мы брели сквозь темный сад и как раз остановились у стены, за которой начинались внутренние покои. Наконец лха перестал терзать свои несчастные, и без того тупые когти и спросил:

— Хочешь пойти со мной?

— Наружу? А можно?! — охнул я.

— Ну, я никому не скажу. А ты сам все увидишь; это, как известно, лучше, чем тысячу раз услышать! Только надо тебя переодеть. Пойдем-ка.