Три Нити

Романова Дарья Евгеньевна

Заглянув в свою спальню, Шаи вытащил из-под стола грохочущий сундук с разболтанной крышкой, по локоть зарылся в него и извлек на свет невообразимо уродливое, засаленное до масляного блеска рубище.

— Сапоги и халат сними, это — надень.

Поморщившись, я напялил на себя мерзкую серо-бурую тряпку: она пахла кислым чангом, козлами и коровьим потом. Утешало только то, что сам лха обрядился в такую же.

— Готов? — заговорщицки подмигнул он. — Или боишься?

— Ничего я не боюсь! Я там жил, вообще-то, побольше твоего! — огрызнулся я и первым рванул по коридору на выход из дворца, пока Шаи неторопливо шагал за мной.

На этот раз спуск по лестнице, огибавшей Мизинец, дался

мне куда проще — вот что значит привычка! Хотя посредине пути все же пришлось пропустить вперед сына лекаря: в конце концов, только он знал, куда идти. Для меня все проемы в скале, черные и плюющиеся сквозняками, были одинаковы, но Шаи уверенно вел меня все ниже и ниже, пока мы не очутились у самого дна каменного колодца; только тогда лха свернул в неприметный боковой лаз. Этот ход оказался куда длиннее, чем те, которыми мы шли вместе с Палден Лхамо и Железным господином. Пол был влажным и холодным, так что босые лапы с непривычки пощипывало (а я и не думал, что стану таким неженкой всего-то за пару лет!). На стенах вместо ламп светились наросты какого-то мха, перемежающиеся тонкими, нежными усиками голубых грибов; пахло сыростью и тиной. Потом темнота впереди замутилась, словно в нее влили молока, и я уж было подумал, что мы выходим наружу, но Шаи молча ткнул вверх указательным пальцем. Я послушно задрал голову.

Оказывается, каменный потолок сменился стеклянным — толстыми, с прозеленью, пластинами, скрепленными жилками черного клея. А к ним, будто голодные духи к окнам, прижимались черепа! Были здесь и птицы, и звери, и рыбы; домашние яки и дикие олени; северные лисы и южные обезьяны; хищные барсы и жующие траву зайцы… и вепвавет — множество вепвавет! С трудом отведя взгляд от сотен глазниц, я заметил и прочие части скелетов: они громоздились друг на друге, как жуткие костяные заросли. Некоторые остовы еще щеголяли клочьями заплетенной в косы шерсти, кусками пестрых тканей и серебряными бляхами поясов; иные время ободрало дочиста. Но вот что странно: хоть мертвецы и лишились мяса и кожи, зато из раскрытых ребер, из челюстей, из-под лопаток и крестцов расползались соцветия кристаллов — блестящие, переливающиеся, ледяные драгоценности, окутанные илистым мраком. Я видел похожие наросты на старых чортенах, сторожащих пристань Перстня, а потому догадался, где мы: под озером Бьяцо!

— Кто это? — шепотом спросил я у Шаи, хотя уже знал ответ.

— Это жертвы. Здесь все утопившиеся праведники… и некоторые звери, удостоившиеся той же чести.

— Они переродятся на небесах?

— Ты бывал на небесах — много их там? — тихо сказал лха. Меня пробил озноб; я согнул шею, втянул голову в плечи и больше не оглядывался по сторонам. Скоро мы снова нырнули в спасительную темноту, попетляли еще с полчаса и выбрались на задворках ничем не приметного дома на северной окраине Бьяру. Не успел я вдохнуть полной грудью, как Шаи, уже успевший обернуться сгорбленным стариком, ухватил меня за лапу и потащил за собою — прямиком к веренице тяжело груженных повозок, со скрипом ползших по дороге.

— Нэчунг! — закричал лха дребезжащим, как медные тарелки, голосом. — Эй, Нэчунг!

— Ба! Сотри, ты ли это! А я думал, куда ты пропал… — отвечал один из возниц, натягивая поводья, чтобы замедлить поступь лохматого дзо. — А это кто с тобой?

— Внук мой.

— Да пряаааам внук, — протянул Нэчунг с подозрением, и я уж было решил, что тайной вылазке конец, но возница только ехидно ухмыльнулся. — Скорее, пра-пра-правнук!

— Все бы тебе потешаться, Нэчунг… А мне ведь только двадцать семь.

— Ага, верю! Ладно, чего ждешь? Залезай! И ты тоже, внук!

Мы забрались на повозку, с трудом втиснувшись между туго набитых мешков; они больно тыкали в спину и ягодицы, но Шаи,

кажется, было все равно. Он болтал с возницей о всякой нудной чепухе, вроде цен на цампу, последней попойке княжеского сына или о том, где на рынке купить из-под полы толченых жуков для мужской силы. Лха будто и забыл о моем существовании; мне же оставалось только сидеть, оправляя подол хламиды — чтобы через дыры не больно-то просвечивал дорогой шелк, — и смотреть по сторонам.

Недавно прошел дождь: хоть мы и ехали по дороге, застланной свежими белыми досками, их уже иссекли полосы жирной грязи. Но сейчас небо было чистым: в нем плыли только пара-тройка облаков, по краю высвеченных солнцем, да белая, как половинка незрелого яблока, луна. В полях зашелестели щеточки незрелого ячменя, и я вдруг понял, как давно не видел зелени! Конечно, в Когте был небесный сад — но там даже в полдень лежала багряная мгла: из-за этого листья и стебли растений казались почти черными. О настоящем цвете травы мне напоминал разве что стеклянный тростник на стенах спальни… И тут мне жутко захотелось спрыгнуть со скрипучей, медленно катящей повозки и убежать куда глаза глядят! Потеряться среди колосьев, затаиться в полях до ночи, а там меня уже не найдут ни боги, ни демоны: я смогу идти на все восемь сторон и буду сам себе хозяин… Может, попервой тяжело придется, но ничего, проживу как-нибудь, тем более в Бьяру…

Эта мысль была так соблазнительна, что только великим усилием мне удалось усидеть на месте; а потом вместо дрожи нетерпения накатила жуткая тоска. Все вокруг было знакомым, но чужим. Я мог сколько угодно смотреть на облака, вдыхать запахи земли и ковырять когтем деревянные борта повозки… но после всего, что я видел и слышал, я больше не мог вернуться в этот мир; так масло не может смешаться с водою. Наверное, об этом и говорил Железный господин, когда предупреждал об отчуждении, ждущем колдунов, только меня оно настигло и без всякого колдовства.

Повозки проехали мимо вереницы длинных и невысоких домов, похожих на тот, в котором жила прислуга Перстня. Только эти были поновее: известка еще не облупилась, двери и ставни блестели от липкого лака; но у порогов уже набросали объедков, черепков и остовов поломанной утвари, а на крышах — развесили для просушки войлочные ковры. По ним скакали вездесущие вороны, выдергивая там и сям пучки шерсти: то ли Падма развлекалась, то ли птицы честно пытались свить гнездо. Из окон и дверей слышались то хлопки мокрого белья, то детский плач, то громкий смех. Но мы проехали мимо, туда, где домашний шум сменялся стуком молотков и топоров; туда, где строили Стену. Повозка подо мной качнулась, останавливаясь, и я бы улетел в грязь, если бы Шаи не удержал меня. Странно было видеть на своем плече иссохшую старческую лапу, а чувствовать хватку сильных и цепких пальцев!

— Приехали, — оповестил меня лха и первым соскочил наземь. — Благодарствую, Нэчунг!

Возница только отмахнулся и, прикрикнув на грустно вздыхающего дзо, поехал дальше.

— Ну, пойдем теперь.

— А куда?

— Какой ты занудный все-таки, — почти с восхищением ответствовал Шаи. — Все-то тебе надо вызнать заранее. Просто пойдем! Где-нибудь да окажемся.

Я хмыкнул, не слишком впечатленный такими рассуждениями. Но что поделаешь? Мы побрели куда глаза глядят: мимо ям и канав, груд песка и щебня; мимо огромных котлов и лестниц, распластавшихся в грязи, как бьющие поклоны паломники; мимо мужчин и женщин, одетых в одни набедренные повязки, но зато увешанных связками бренчащих гвоздей, кирок и кольев, как гневные божества — мертвыми головами. Шерсть у рабочих была такой грязной, что скаталась на груди и в подмышках толстыми бурыми сосульками; а пахло от них, как от обитателей горячего ада — смолой, дымом и серой.