Трибунал

Корнеев Роман Александрович

Мат.

И оборвал связь.

— Я одного не пойму, вам-то это зачем? Неужели просто потешить своё самолюбие, мол, я же был прав, все свидетели?

Накагава благосклонно поклонился в пустоту, наслаждаясь своим триумфом. Но ответом Райдо всё-таки удостоил:

— А вы ещё не поняли? Тогда вам стоит быть повнимательнее. Штаб-капитану я этого говорить не стану, его буйная головушка и так, поди, пухнет от всего происходящего.

— Не понял чего?

— Неужели может быть простым совпадением тот факт, что возможная агрессия случилась ровно в том же квадранте, где нечаянно оказался фокус, и ровно в то же время,

когда, в конце концов, случилась его триангуляция?

Глава II. Коллапс (часть 4)

Ли Хон Ки беспокоила вовсе не его карьера — контроллерам бакенов Цепи по самой природе своей профессии не приходилось думать о будущем. Получив в управление заветный сегмент Барьера, они тем самым достигали той единственной вершины, которая им была дарована. Сто двадцать бакенов космического додекаэдра, сто двадцать дежурных контроллеров. Покоящийся на гравитационных волнах равновеликий ансамбль, идеально настроенный, совершенно сбалансированный, прекрасно слаженный и абсолютно готовый.

Контроллер бакена Цепи не есть личность в любом из возможных пониманий этого слова, он лишён собственных представлений о прекрасном, ему не с руки стремиться как-то выделиться из числа прочих избранных. Сто двадцать пар глаз охраняли не будущее — но настоящее человечества, ошибись один из них, и будут жертвы. Ошибись ещё несколько — и человек как вид может вскоре попросту исчезнуть.

И каждый из них ежеминутно должен был помнить об этом грузе ответственности, что не отпускал их даже в забытьи между дежурствами. Им снилось то же, что представало наяву — космическая гармония граней, рёбер и вершин, исполненная в нескончаемом танце четырёхмерной проекции. Их тяжкие кошмары также были предельно понятны — нарастающая с каждым оборотом амплитуда, рвущиеся браны призрачного Барьера, идущие вразнос силовые направляющие, подступающий огненный вал барража.

Барьер был не просто слаженной машиной, самым грандиозным из когда-либо построенного человеком.

Это была возведённая в абсолют математическая абстракция, воплощённое торжество пространственно-временной симметрии, идеал внутри идеала. Темпоральный кристалл галактических масштабов, огибающий своей структурой весь Сектор Сайриз. Голографический кристалл, впитавший без остатка энергию двух десятков не родившихся звёзд и простирающий свои поля на декапарсеки вокруг. Гармония сфер, противостоящая смертельно опасной угрозе. Универсальный резонатор, гасящий и поглощающий любой посторонний сигнал, пришедший извне.

Внешняя граница Фронтира человечества. Его надёжная защита.

И они, контроллеры Цепи, сто двадцать рыцарей на страже. В едином строю.

Разве кто-нибудь из них мог бы с высоты своего незаменимого положения начать вдруг сомневаться в себе, тем ли он занят, достоин ли столь высокой чести и вообще, не стоит ли сменить род занятий, занявшись астрогацией или же иным схожим занятием, быть может, физически переместиться ближе к защищаемому многолетним дозором человечеству, последнего живого представителя которого Ли Хон Ки физически, лицом к лицу наблюдал долгих двадцать стандартных оборотов назад.

Что ж, посети Ли Хон Ки подобные мысли, быть может, он бы и обрадовался.

Быть контроллером бакена — тяжкий труд, требующий невероятных умений, выучки и долготерпения, и лишь единицам дано постичь истинные вершины

этого искусства. Если ты не ценишь то место, которое занял — немедленно покинь его, уступив другим. Более сильным, более стойким.

Куда хуже было вот так часами смотреть в черноту пространства и сомневаться — не в собственном выборе пути, не в собственных устремлениях. Даже не в способности занимать этот важнейший пост или достаточных на то талантах. Нет, Ли Хон Ки до сих пор был лишён даже малейших сомнений на этот счёт, его смущало другое.

А были ли они, контроллеры Цепи, действительными акторами всей этой грандиозной пьесы? Не случилось ли так, что сто двадцать мастеров лишь растягивали меха и надували щёки, нелепые аккомпаниаторы, никогда не покидавшие оркестровой ямы заштатного варьете, в то время как истинный дирижёр оставался сокрыт где-то глубоко в тени императорской ложи, недвижимый и неумолимый, как само время.

Да что там время, каждый, кто знакомился с теоретической базой матаппарата шестимерных самоподобных топологических пространств, знал, что само представление о времени скользило на волнах гравитационных волн таким же бестелесным призраком, как и всё прочее, что человеку привычно было считать окружающей физической реальностью. И время из них, пожалуй, представлялось самым иллюзорным. Куда вернее было полагать истинным композитором вселенской симфонии её величество энтропию, чьему неудержимому возрастанию и противостояла Цепь.

О, энтропия была коварна и неудержима. Она не просто втихую дожидалась удобного момента ударить исподтишка и вновь сокрыться в тенях, нет, она знала, кому противостоит. Сто двадцать контроллеров были способны предотвратить все её подлости и предугадать всё её коварство. Их искусство в том и состояло, чтобы высшими гармониками колебаний Барьера поверять и сдерживать наступление космического шума, ограждая симметрии пространства от спонтанного их нарушения эхо-импульсами из-за горизонта событий.

Это было так математически просто. Точнее это было безумно сложно. Но если знаешь законы, которым подчиняется угроза, её можно остановить и даже повернуть вспять. Однако в руках космической энтропии были не только декапарсеки физического вакуума. В её распоряжении был и куда более изощрённый инструмент, который, увы, оставался неподвластен мастерству Ли Хон Ки. Это был сам человек.

Каждый, кто играл в падук с кволами, знает, насколько те были коварными противниками. Они не прощали ни одной слабости и даже при должном везении и заметной сноровке партия с ними могла быть сведена лишь вничью, да и то — подобных результатов могли добиться разве что мастера дзюдана. Космическая сюита, исполняемая ими на гранях додекаэдра Цепи, была подобна такой партии.

Методичная, расчётливая и предельно простая. Лишь в абсолютной простоте безыскусности была сокрыта беспроигрышность партии. И тот, кто знает цену ошибке, никогда не позволит себе рисковать.

Потому истинные мастера падука никогда не играли с кволами. Их механистический идеал убивал твоё воображение, сводил магию схватки умов до математического упрощения, до примитива.

Игра с кволом была тупиком. Борьба с неживой Вселенной редуцировалась до такого же тупика. Вселенную нельзя было обыграть или обмануть, не стоило и пытаться, в её распоряжении были все ходы на свете, а у тебя — лишь твой, единственный. Ход мастера.