Трон
Шрифт:
Этот план поддержали Набу-Ли и Набу-аха-эреш, с оговоркой — Ишди-Харран, который предлагал оставить в лагере только обоз и совсем небольшую охрану, дабы не жертвовать целым кисиром.
Самым горячим противником этой идеи оказался Скур-бел-дан:
— Стоило загнанной в угол крысе показать зубы, как вы готовы дать деру?! Время — это все, что сейчас надо узурпатору, чтобы найти способ переманить на свою сторону новых союзников. А что если завтра урарты, киммерийцы и скифы объединятся с Арад-бел-итом?!
Говорил он громко, отрывисто, брызгая слюной, выпучив глаза и оглядываясь вокруг,
Если туртан отведет армию Ашшур-аха-иддина в Тушхан, война непременно затянется, рассуждал сановник. Если царь выживет, всегда можно заявить, что он, Скур-бел-дан, был против этого невнятного маневра. Если умрет, то влияние Гульята с каждым днем будет только расти. Да и определенные предпосылки к тому, чтобы надеяться на победу, у Скур-бел-дана имелись, хотя он и держал их пока в тайне.
Гульят возразил:
— Не ты ли, уважаемый Скур-бел-дан, еще вчера убеждал нас, что киммерийцы из-за разлива реки повернули назад, а царь Руса никогда не станет вмешиваться в войну между ассирийцами?
— Сегодня на нашей стороне численный перевес, и не воспользоваться таким случаем — неприкрытая измена! Был бы здесь царь — никто даже вести таких речей не осмелился бы!
Обвинить туртана прилюдно в измене — дорогого стоило. Гульят такую обиду не стерпел, схватил Скур-бел-дана рукой за горло и сдавил так, что тот побагровел от удушья. Чем бы все это закончилось, неизвестно, но в шатер ворвался гонец, несмотря на попытки стражи его остановить.
— Нас атакуют! Колесницы Шаррукина ворвались в лагерь!
О ссоре пришлось забыть. Гульят, оставив в покое поносителя, сказал ему:
— Твои воины — на противоположной стороне лагеря, ты сможешь беспрепятственно вывести их через южные ворота, обойти неприятеля с севера и ударить в правый фланг или в тыл, смотря по тому, как сильно растянулись силы Арад-бел-ита, — Затем приказал Набу-Ли: — Из лагеря ни на шаг. Слышишь, не отдавай им лагерь! Деритесь за каждую улицу! За каждую палатку! Иначе нам конец!
Набу-аха-эрешу было поручено прикрывать тыл. После того как в первой схватке его войска были почти полностью разбиты и бежали, вера к нему пропала.
Под конец туртан обратился к Ишди-Харрану:
— Лекарь тревожить царя запретил. Малейшее сотрясение может стать для него фатальным. А потому царский полк защищает этот квартал. Даже если Набу-Ли не выдержит, тебе отступать нельзя, да и некуда!
В центре лагеря становилось все жарче. Идти вперед приходилось по трупам и умирающим. Чужих добивали, своим, по возможности, пытались помочь.
А дождь даже усилился. И в какой-то момент стало казаться, что это не люди, а небо истекает кровью.
Пока в лагере царил разброд, а его защитники не собрались с силами, пока не нащупали связи между десятками, сотнями, кисирами, пока командиры не призвали к дисциплине растерявшихся воинов, — царский полк Ашшур-ахи-кара продвигался вперед достаточно быстро. Однако это не могло продолжаться вечно. Наступил момент, когда силы противников уравновесились. И тогда наступление остановилось. В такой ситуации единого строя, конечно же, не
Но чем дольше продолжалось это противостояние, чем больше появлялось потерь с обеих сторон, тем очевиднее становилось, что чаша весов в этой битве склоняется на сторону защитников лагеря.
Спустя полтора часа после начала сражения, правый и левый фланги армии Арад-бел-ита вынуждены были развернуться, чтобы избежать окружения, и почти слились с центром. Менять расстановку сил пришлось на ходу.
Арад-бел-ит поручил Ашшур-ахи-кару защищать тылы. Набу-шур-уцуру — садиться на коня и поспешить к Аби-Раме, к которому отправились уже трое гонцов. Медлить с атакой больше было нельзя.
Царь, обняв молочного брата, сказал:
— Если он выжидает более удобного момента, скажи, что самое время. Если замешкался — поторопи. Если струсил — возглавь его войско сам.
Поле боя раскинулось всего в ста шагах, звон мечей, крики, вой, стоны людей, ржание лошадей — все это сливалось в один ни с чем несравнимый гул, от которого в жилах стыла кровь.
К царской колеснице подбежал командир одного из кисиров. Грязно-серый, промокший до нитки, вместо меча — какой-то жалкий обрубок. Из правого предплечья торчит обломок стрелы. Запыхался. Он будто все еще находился там, в гуще сражения, позабыл, кто перед ним, и, оттолкнув двоих телохранителей, вмешался в разговор друзей:
— Мой повелитель, мы пленили жреца Сохрэба!
— Ступай, на тебя надежда! — царь простился с Набу. Затем спокойно посмотрел на своего офицера. — И что же такого важного он сказал?
— Указал на шатер, в котором лежит узурпатор.
Глаза Арад-бел-ита почернели.
— Разве его не вывезли из лагеря?
— Нет. Его запретили трогать лекари. У него очень опасная рана, и любое движение может стать для него губительным.
— Где он?
Командир кисира взошел на колесницу, встал рядом с царем, принялся всматриваться в лагерь.
— Его шатер — через три палатки от того места, где сейчас идет бой. Но не в том, где царский штандарт, а в другом, что за ним. Он лилового цвета.
— Вижу! — лицо Арад-бел-ита просияло. — Бери всех моих телохранителей и самых опытных своих воинов. И принеси мне голову моего брата!
Среди тех сил, что были брошены на этот участок (теперь наиважнейший на поле битвы), оказалась и сотня Хавшабы. К этому времени изо всех его людей осталось меньше половины. И неравенство сил приходилось компенсировать мужеством. Сам сотник давно отбросил копье и, взявшись за секиру, шел впереди, прокладывая дорогу. Под его тяжелыми ударами трещали щиты, слетали головы, люди лишались рук и ног. За считанные минуты семеро были убиты, больше десятка тяжело ранены. Наконец враги стали в страхе расступаться перед ним, не желая вступать в бой.