Тростник под ветром
Шрифт:
— Да, и об этом тоже.
— Гм... А о чем же еще?
— Отец, я знаю, что как сыну мне, возможно, не подобает говорить с нами па подобную тему, но я твердо решил высказать вам все откровенно. Может быть, это идет вразрез с заповедью почитания родителей, но я прошу вас простить меня...
Лицо у Кунио было по-юношески худощавое, с не-оформившимися чертами и гладкими, как у ребенка, щеками. Сейчас это лицо выглядело напряженным, молодые глаза смотрели серьезно, сосредоточенно. Рот у Кунио был красивый и яркий. От волнения он то и дело облизывал губы языком.
Госпожа Сигэко негромко рассмеялась.
— Послушай, Кунио, если ты хочешь поговорить
— Ладно, не мешай ему... Ну-с, я тебя слушаю.
Родители говорили с ним ласково, но Кунио был слишком молод — он чувствовал, что сможет последовательно и полно высказать все, что накипело у него на сердце, только при условии, если сохранит вызывающий тон. Он не знал другого способа отстаивать свои взгляды.
— Хорошо, я скажу... Отец, я прошу вас как можно скорее оставить свою позицию либерала. Ваши убеждения — не только ваше личное дело, через ваш журнал они отравляют всю Японию. Значит, ваша деятельность подрывает единство и сплоченность японской нации изнутри. Мои товарищи и старшие друзья уже не раз жестоко порицали меня за это, так что я, бывало, сгорал от стыда... Поэтому я прошу вас, отец, коренным образом изменить вашу позицию. Это моя последняя просьба к вам накануне ухода в армию!
Замечательные рассуждения! Каких только преступлений и какой только лжи и обмана не совершалось под их прикрытием. Подобно тому как под флагом поддержания воинской дисциплины изо дня в день творились произвол и жестокость по отношению к призванным в армию и во флот новобранцам, так и под прикрытием этих красиво звучащих фраз по всей стране нагло, открыто творились зло и насилие. Юхэй знал множество таких фактов.
С тех пор как руководители армии и флота взяли под свой контроль крупные предприятия и создали так называемые «инспектируемые заводы» (военные руководители утверждали, что это необходимо для обеспечения бесперебойного снабжения армии), между заводчиками и военными инспекторами создались своеобразные отношения подкупа и коррупции, принявшие почти легально узаконенный характер. И все это прикрывалось прекрасным лозунгом: «Увеличим производительность труда, пожертвуем собой ради успешного окончания войны!» Офицеры-инспекторы набивали карманы взятками, которые получали от хозяев заводов, хозяева, при молчаливом согласии офицеров-инспекторов, сбывали на сторону по спекулятивным ценам полученное по лимитам сырье и различные дефицитные материалы.
Обстановка на фронтах все более обострялась, цензура над органами печати свирепствовала все сильнее. Как грибы, росли новые, беспринципные, продажные журналы и газеты, беззастенчиво льстившие военщине. Хозяева этих новоявленных изданий втирались в доверие информбюро армии и флота и получали там дополнительные лимиты на бумагу; огромные тиражи подобных изданий, именовавшихся «развлекательным чтением для солдат и офицеров на фронте», поступали из информбюро в отдел снабжения армии.
В связи с этим между офицерами из информбюро и издателями этих журналов образовались сложные отношения взаимной заинтересованности, построенные на беззаконии. Под маской легальных, деловых отношений в информбюро процветало взяточничество.
С наступлением вечера офицеры — сотрудники информбюро и отделов снабжения — переодевались в гражданские костюмы и, усевшись в специально присланные за ними автомобили, ехали кутить на всю ночь в рестораны или в дома свиданий в районах Цукидзи и Акасака. Точно так же вели себя
И все это разложение верхушки маскировалось красивой фразой: «Любые жертвы ради победы!»
С состраданием глядя на сына, такого взволнованного, искреннего и, в сущности, по-своему честного, Юхэй сказал:
— Хорошо, я все понял. Обещаю тебе подумать над твоими словами.
Но Кунио был настроен непримиримо.
— Нет,, это меня не устраивает: Я не об этом просил вас. Я хочу, чтобы вы обещали мне отказаться от либерального образа мыслей. Пусть это обещание будет вашим прощальным подарком перед моим отъездом на фронт.
Отец невольно рассмеялся.
— Ты говоришь о либеральных идеях, точно это и в самом деле измена родине... Военные руководители и болваны из тайной полиции говорят то же самое, но это тяжелое, грубое заблуждение. Я тоже люблю свою родину и предан ей, но на иной лад. Цель у пас общая, только средства разные. Патриотизм, принимающий форму тоталитаризма, который сейчас так входит в моду, я считаю ложным, неправильным. Понимаешь?
— Значит, вы согласны, чтобы вас считали предателем родины?
— Да, даже если мне отрубят за это голову... Ну, хорошо, оставим этот вопрос. Послушаем теперь твое второе дело, относительно Юмико-сан.
Некоторое время Кунио молчал, избегая взгляда отца. От волнения он весь раскраснелся. Потом, точно собравшись с духом, поднял голову и заговорил слегка охрипшим голосом:
— Я уже просил вас однажды и теперь снова прошу— решить вопрос о помолвке с Юмико до моего отъезда в армию. После нашего с вами разговора я много думал об этом. Мне кажется, я не хуже вас понимаю, что нельзя делать женщину несчастной из-за каприза или временного, скоропреходящего чувства. Предположим, меня убьют. И все-таки до тех -пор любовь может сделать меня счастливым. А будет ли Юмико па всю жизнь несчастна в случае моей смерти — это никому не известно. Если же наша помолвка не состоится, то тут уж определенно можно сказать, что я на всю жизнь останусь несчастным. И никто не поручится, что Юмико от этого станет счастливее. Из-за чрезмерных упований на будущее не стоит приносить в жертву реальное счастье в настоящем!
И эта речь тоже на первый взгляд звучала великолепно. Юхэй понимал, каких мучительных раздумий стоила эта теория Кунио. Ему нравилась эта юношеская горячность, он был искренне тронут. Юхэю вспомнились собственные душевные терзания и муки тридцать лет назад, когда он готовился сделать предложение госпоже Сигэко, сидевшей сейчас рядом с ним за столом, и он невольно улыбнулся.'
— Мне понятен ход твоих мыслей. Но ответ мой будет все тот же, и с этим тебе придется смириться. Пойми, в принципе я полностью одобряю твой выбор. Но время, в которое мы живем, конкретные обстоятельства твоей жизни, одним словом — вся объективная обстановка складывается, к сожалению, неблагоприятно. Когда человек сам предвидит возможность несчастья, он обязан по мере сил предотвратить его.