Трудное время
Шрифт:
– Никак опять за рыбой ходил? Ах, извините! ошибся. Представилось мне, что это конторщик, - говорил батюшка, снимая шляпу.
– Мое почтение, - сказал Рязанов.
– Добрый вечер. Да вы не к господину ли Щетинину? Так прошу покорно садиться. А я, признаться, тоже было хотел его повидать.
Рязанов сел. Поехали.
– Вы, верно, приезжие? Ну, так. А я гляжу, гляжу, что такое?
– ошибся. Ха, ха, ха! Вот прекрасно! Из Саратова?
– Нет, из Питера.
– А. Столичные жители. Погостить
– Погостить.
– Мгм. Прекрасное дело. Имя ваше?
– Иаков.
– Да, да. Иаков, брат господень. По отчеству?
– Васильич.
– Яков Васильич. Да. Ну, так как же, Яков Васильич, в Питере-то дом свой имеете?
– Нет, не имею.
– Мгм. Квартирку нанимаете?
– Нанимаю.
– Служите небось?
– Нет, не служу.
– Да. Не похотели?
– Не похотел.
– Что ж, конечно, не всякому. Капитал у себя имеете?
– Нет, не имею.
– Звания дворянского?
– Духовного.
– Ну?!
Батюшка обернулся.
– Так вот-с. Очень рад. Будьте знакомы.
Въехали на плотину. Около мельницы стояли лошади и мужики, обсыпанные мукою; вода глухо шумела в колесах, в пруду копошились утки; дроги попрыгивали по кочкам. Становилось темно; Рязанов сидел рядом с батюшкою; волосы от батюшкиной бороды развевало ветром, и во время разговора они беспрестанно попадали Рязанову в рот. Батюшка спрашивал между тем:
– По первому разряду кончили курс? В попы-то что ж не посвятились? Неужто невесты не нашли 1? А! Да; не похотели.
Дроги въехали на барский двор; у крыльца толпились мужики, перед ними стоял Щетинин с тетрадкою в руке и говорил, поднося одному из них к носу карандаш.
– Если я вам еще вот хоть эдакий прутик продам, так я себе позволю в глаза наплевать.
– Что ж, Ликсан Васильич!
– заговорили мужики.
– Нет, голубчики; будет с меня, поучили уж довольно. А, здравствуйте, батюшка!
– Мое вам почтение, - говорил батюшка, входя на крыльцо и подбирая рясу.
– Во имя отца и сына и святого... Что это, никак опять они вас тово... Обманули?
– Что уж тут!..
Щетинин махнул рукой.
– Скажите, пожалуйста! Да это крюковские. Вы крюковские, что ли?
– Они самые, - нехотя отвечали мужики.
– Ну, так. Знаю я их до тонкости. Как же. То есть такие, я вам скажу, в высшей степени
плуты.
Мужики равнодушно смотрели на батюшку, один кашлянул в шапку.
– Ты что там кашляешь?
– Вдруг спросил батюшка.
– Ты, любезный, от меня не скроешься. Вот извольте, - продолжал он, обращаясь к Щетинину, - с этим самым мужичком... Как тебя звать, Семеном, что ли?
– Семеном.
– Да, вот с Семеном-то с этим задумал я прошлый год пчел держать пополам. Соблазнил меня, мошенник.
– согласился. "Согласен",
– Позвольте, батюшка, - начал было мужик.
– Не лги! Я знаю, что ты лжец. Да чево тут? В глазах обманул, в глазах. Ты, любезный, меня этим обидел до крайности: духовного отца своего обманул. А? Извольте радоваться.
– Идите чай пить, - выходя на крыльцо, сказала Марья Николавна.
Все собрались в столовой вокруг самовара: Марья Николавна намазывала масло на хлеб, Щетинин сел было за стол, но потом опять встал, взял записную книжку и начал что-то записывать; Рязанов барабанил пальцами по столу, батюшка молча рассматривал подсвечник.
– Дорого дали?
– наконец спросил он Марью Николавну.
– Не знаю. Это вот он.
– Что такое?
– глядя в книжку, спросил Щетинин.
– Подсвечники батюшка спрашивает.
– Дорого ли?
– прибавил батюшка.
– Рублей пять, кажется, - скороговоркою ответил Щетинин.
– Искусно, - заметил батюшка, ставя подсвечник.
– Два рубли восемь гривен, да рубль семьдесят две, да полтина... бормотал про себя Щетинин.
– Какие ныне села богатые, - немного помолчав, сказал батюшка, но, не встретив ни в ком сочувствия, обратился к Рязанову:
– А у вас, Яков Васильич, там сено-то небось... Тоже, чай, покупаете когда?
– На что мне его?
– Стало быть, лошадок не держите?
– Нет, не держу.
– Да, да. Ну, муку-то всё покупаете. Почем мука-то у вас?
– А бог ее знает, почем она там, мука. Я в это не вхожу.
Марья Николавна улыбнулась.
– Что вы с ним, батюшка, об этих вещах разговариваете, - спрятав книжку в карман, заговорил Щетинин.
– Ведь он... Вы думаете, он это знает что-нибудь. Он надо всем этим смеется.
Батюшка бросил на Рязанова беспокойный взгляд.
– Да я что ж... Ведь я не что-нибудь такое спросил... Обыкновенно... Что ж смеяться?.. Пожалуй, смейся.
– Вы его не знаете.
– Да нет, позвольте! Я ничего худого не говорил. Ведь если бы я спросил что-нибудь такое непристойное; а то ведь вот я при вашей супруге... Марья Николавна слышали; кажется, я довольно скромно спросил: почем, говорю, у вас в Санктпетербурге мука?
– Зачем ты нас с батюшкой хочешь поссорить?
– сказал Рязанов.
– Мы только что познакомились, а ты уж сейчас и вооружаешь его против меня. Это нехорошо.