Тыл-фронт
Шрифт:
— Бросай гранату! — крикнул майор. Но, взмахнув зажатой в руке гранатой, старшина вдруг резко остановился и остолбенел.
— Бросай! — крикнул Рощин.
Федорчук не сделал этого. Вырвав гранату, Рощин бросил ее в офицерский каземат.
— Вин!.. Вин, гад! — словно пробужденный этим выкрикнул старшина и ринулся в боковой туннель. — Живьем возьму!
Ничего не поняв, Рощин ворвался в офицерский каземат. У стола, силясь дотянуться к опрокинутому телефону, стоял на четвереньках подпоручик. Изо рта у него хлестала кровь.
Заметив Рощина,
Рощин поднял телефонную трубку и приложил к уху. «Маси-маси! Маси-маси!»[17] — услышал он обеспокоенный голос.
Из форта снова донеслась частая автоматная стрельба, потом гулко взорвалась противотанковая граната. Рощин выбежал из офицерского блиндажа и направился в темный боковой туннель. Несколько раз он спотыкался о тела убитых. В самом конце, у металлической двери, увидел Федорчука с несколькими разведчиками.
— Отут, в каземате, засило человек пять, — пояснил старшина. — Пуля дверь не пробива, противотанковая граната тоже, не бэрэ… Открывай, гад! — вдруг забарабанил он в дверь ногой. — Все равно достану, гадина!
— Кого? — удивился Рощин.
— Майор из Новоселовской заставы. Я его и в темноте узнаю…
Пристально взглянув на Федорчука, Рощин подошел к двери и несколько раз стукнул в нее кулаком.
— Господин майор! Предлагаю сдаться. Через пять минут каземат будет взорван, — громко проговорил он. Выждав несколько минут, распорядился: — Пошлите разведчика к Селину за толовыми шашками, взорвите дверь.
Оставив Федорчука у каземата, Рощин вышел к орудиям. Взобравшись на станину, Селин с двумя разведчиками разбирал пятипудовые орудийные затворы и выбрасывал части в амбразуру.
У люков в солдатские казематы по-прежнему, стояло несколько человек. Из-под пола доносился тяжелый стон.
— Выходить предлагали? — спросил Рощин.
— Предлагали, отстреливаются, — ответило несколько голосов.
Неожиданно в форт ворвался густой гул. Рощин, подошел к орудию и взглянул в амбразуру. В засвеченном зарею небе на юг шли тяжелые бомбардировщики. Где-то совсем близко загрохотало, загудело.
— Началось! — проговорил Рощин и, с минуту подумав, махнул наблюдавшим за ним разведчикам рукой.
— Кончайте!
* * *
За несколько дней до начала маньчжурской операции из пограничных войск сабуровской зоны сформировали группы для ликвидации японских диверсионно-разведывательных отрядов и полицейских постов. Командиром Хуньчуньской группы был назначен Козырев. Приказ начальника зоны привел Козырева в восторг: «Уничтожьте Хуньчуньский полицейский пост, сохраните архивы: без крайней необходимости в бой полевых частей не вмешивайтесь…»
Действовавший на новоселовском направлении штурмовой батальон в самом начале операции напоролся на позиции заградительного отряда, состоявшего наполовину из рейдовиков Кислицына
Заградительный отряд защищался отчаянно, с удивительным упорством. Приняв, очевидно, взвод разведки штурмового батальона за поисковую группу, рейдовики и маньчжуры с угрожающими выкриками и яростью бросились в атаку.
Услышав в выкриках русскую матерщину, бойцы штурмового батальона ринулись напролом. Стрельба на время приутихла, захлопали гранаты, послышались надсадные вздохи, лязг оружия, хряст, стоны. Визгливо полоснул воздух дикий выкрик: «Помилуй, братцы, я русский!» И где-то на самой высокой ноте оборвался. Темнота стала до тошноты жуткой. Не выдержав ошеломляющего удара, заградительный отряд с диким ревом, давя друг друга, ринулся к Тайпинлинскому перевалу.
На сопках, по ту сторону пади Широкой, в небо змеями скользнули ракеты. Стало светло. Японцы заметили бегущих заградителей и открыли пулеметный, огонь.
Воспользовавшись переполохом, Козырев повел свою группу на Хуньчуньский полицейский пост в обход по пусто поросшему Барановскому распадку.
Хуньчуньский пост находился в двадцати километрах от границы по дороге на Мулин. Насчитывалось в нем до трех десятков полицейских постоянного гарнизона, а в пору «диверсионных пик» набиралось до полусотни. Двор был обнесен двухметровой глинобитной стеной и проволочным заграждением. Кроме штатного вооружения, пост имел два бронеавтомобиля «Сумида» и полдесятка тяжелых пулеметов.
Когда группа Козырева подошла к мулинской дороге, по ней, шлепая грязью, рысцой пробегала какая-то пехотная часть. Офицеры сердито покрикивали на спотыкавшихся в темноте солдат. «Часика на два можно задержать, — заключил Козырев. — И невероятный бедлам поднимется».
— После выстрела забросать гранатами, — шепнул он по цепи. — Отходить в Горелую падь.
— Готовы! — возвратилось к нему через несколько минут.
Выждав, пока на дороге появилась новая колонна, Козырев выстрелил из пистолета. И сейчас же ночь раскололась от взрывов и грохота, градом зашумели осколки, поднялся панический крик.
Козырева с силой втиснуло в землю, тупо ударила в висках кровь, в ушах раздался звон. Но в следующее мгновение он в каком-то полуошалелом состоянии бежал уже к пади Горелой. Через несколько минут, опомнившись, японцы открыли сумасшедший огонь. Пальба продолжалась минут тридцать, потом докатилось глухое «Банзай!»
— Базар, базар! — прогудел кто-то позади капитана.
* * *
На Хуньчуньском посту с двух сторон ходили часовые. Дойдя до угла, часовой, резко отпрыгивал в сторону и выбрасывал винтовку. Убедившись, что за углом никого нет и понаблюдав с минуту, возвращался обратно. На втором углу повторялось то же. Стоило часовому скрыться, как из-за противоположного угла выпрыгивал подчасок.