Тыл-фронт
Шрифт:
Недалеко от туннеля в отвесной скале виднелась амбразура пулеметного дота. Кустарник в секторе обстрела был аккуратно подрезан, у амбразуры лежала охапка цветов. Внутри дота цементный пол был усыпан свежей травой, на стене белела написанная мелом посмертная записка. Васими протирал затвор пулемета, что-то заунывное мурлыча себе под нос. Вид его поразил Киоси: на худом, бледном лице застыла торжественность, черные глаза лихорадочно блестели, на губах уснула младенческая улыбка. Киоси было знакомо это отрешенное от земного душевное состояние готового перейти в потусторонний мир человека. «Я не избегал ничего, что требовало мужества, и умираю храброй, спокойной
Взглянув на вошедших, Васими медленно встал и молча поклонился. По его лицу скользнула тень недовольства.
— Здравствуй, Васими, — первым поздоровался Киоси. — Я выполнил твое поручение: передал жене, что ты жив.
В глазах Васими на мгновение скользнула радость. Он быстро взглянул в угол. Там висела маленькая, пожелтевшая от времени фотография женщины. Киоси сразу же узнал почти детское лицо его Жены.
«Фотографировалась, наверное, в день отъезда Васими в армию», — подумал Киоси.
— Ты ее видел? — спросил, наконец, Васими.
— Да. И брата. Он передал, чтобы ты жил, что скоро в Японии все изменится. Многие из тех, кого похоронили наши офицеры, возвратятся на родину.
Васими медленно покачал головой:
— Нет! — уверенно заметил он. — Так говорят только наши враги. Я должен выполнить свой долг…
— Какой долг, Васими! — недовольно воскликнул Киоси.
— Замолчи! — вдруг угрожающе проговорил солдат, опустился возле пулемета и попросил Канадзаву: — Прикрепи меня, Юдзи, к Пулемету, — указал он на два куска цепей, лежавших в углу.
— Ты боишься, Васими? — спросил Канадзава.
— Евангелие Лотоса учит нас быть стойкими, терпеть муки и улыбаться даже тогда, когда у тебя горе. Но… Киоси посеял во мне смятение. Если я не удержусь, то меня заставят удержаться цепи… Уходи! — взглянул он на Киоси.
Возвращались молча. Киоси был подавлен. Разве Он хотел сделать этому рабочему парню что-нибудь плохое? Разве правы те, кто его Живым причислил к мертвым и только за то, что он вместе со своим офицером побывал в плену у русских? Почему Васими верит им и не хочет слушать его, Киоси?
В роще половина палаток была уже снята, фыркали выползшие из укрытий автомобили, суетились унтер-офицеры и солдаты. Словно из-под земли около машины вынырнул генерал Сато. Он удивленно осмотрелся по сторонам.
— Что здесь происходит? — остановив пробегавшего мимо офицера, спросил он и приказал:
— Командира полка — ко мне!
Офицер бросил два пальца к козырьку и побежал к большой еще не снятой палатке.
— Что здесь происходит? — сдерживая ярость, повторил Сато свой вопрос подбежавшему к нему полковнику.
— По приказу штаба дивизии меняю рубеж, — растерянно доложил тот.
— Отставить! Через час полку занять Пограничный хребет, — приказал генерал Сато и, не ожидая ответа, сел в машину.
* * *
Командир Третьего батальона низкорослый капитан Исимару стоял по пояс в воде у обрывистого берега реки Шитуохе. Приставим к глазам бинокль, Исимару медленно скользил взглядом по хребту Пограничный. Сейчас он казался обычным, пустынным. Только изредка там хлопали выстрелы и солдаты, вытянувшиеся длинной, но уже редкой цепочкой вдоль обрывистого берега реки, взмахнув руками, ныряли в мутную воду. На расходящихся кругах оставалась армейская фуражка, но через минуту исчезала и она. «Двадцать три… Двадцать четыре… Двадцать пять», — механически отсчитывал Исимару всплески.
Еще
Исимару был не из кадровых офицеров и в свое время познакомился с произведениями Толстого, Горького, Тургенева, Гоголя, читал даже несколько работ Маркса. Русский народ в его воображении вставал самобытным, обаятельным. Вчера капитана просто удивило безумство русских полководцев, посылавших свою армию на непроходимую стену смерти. «Война — вооруженное продолжение политики государства, — философствовал он в ту ночь. — Неумная политика рождает неумную войну. Правда, русскую армию здорово поколотили генералы Ноги и Оку в 37 год „просвещенного правления“[18] , и они хотят взять реванш… Как они будут чувствовать себя завтра, отведай наше гостеприимство…» Но за ночь в оперативном искусстве, безусловно, случилось что-то необъяснимое. Утром бетонная стена, словно раскиснув от ночного ливня, расступилась, пропустила русские войска, не сделав и сотни выстрелов. Они нагрянули неожиданно и уже в первой стычке уничтожили половину батальона. Смертью храбрых пал в своем блиндаже от русской гранаты и командир батальона со своим адъютантом. Командование принял на себя Исимару. В штабе полка, очевидно, творился бедлам. Сначала Исимару получил приказ отойти за реку Шитоухе, но когда капитан передал распоряжение в роты, батальон усилили танковым полком и приказали выбить русских с хребта Пограничный. При первой же контратаке танковый полк оставил в долине двадцать два изуродованных танка, а батальон Исимару «закрепился» в реке Шитоухе. Справа от него сидел в воде сводный офицерский отряд, за ним сведенный в одну роту, второй батальон. Теперь малочисленные роты отстреливались, укрывшись за обрывистым берегом реки…
Стрельба участилась. Где-то слева за стеной деревьев осатанело ревели русские танки. В тылу хлопали полковые орудия и минометы. Снаряды и мины месили пустое место. Рядом все чаще раздавались болезненные крики и всплески.
Исимару охватила апатия. Он вдруг со всей отчетливостью почувствовал, что ни его батальон, ни другие не смогут остановить этой вулканической лавины, пробившейся через укрепления. Ему хотелось с головой уйти в мутную розовую от крови воду, не видеть искаженных ужасом лиц своих солдат, не слышать этого нарастающего грохота.
Капитан захватил пригоршню воды и смочил лицо. «Помни, где ты родился, — непроизвольно зашептал он успокаивающие слова. — Только в таком государстве твоя мать могла дать тебе жизнь и выкормить тебя; только в таком государстве могут расти твои дети; твоя жизнь принадлежит, твоему повелителю — государю, от которого исходит мир, законы, порядок… Но почему я должен умереть в Маньчжурии, когда жизнь мне дала Япония? — сейчас же воспротивилось сознание. — Через несколько дней известят мать, что я выполнил свой верноподданический долг перед божественным тенно. Государь подарит ей Сакадзуки[19] для сакэ. Но семья умрет от голода… Такова воля неба!»