У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
И, быть может, порешил бы себя Пэтракий, если бы не проник в сердце голос другой, еще более жестокой человеческой судьбы. В коротких промежутках между приступами кашля раздавалось тяжкое дыхание, исполненные муки слова:
— Господи! Не могу больше!..
Оружейник Серафим, тот, у которого под глазом была родинка, натянул на голову кожух и с раздражением пробормотал.
— Опять запустил Никандр свою музыку. Теперь уж до утра не остановится... И так каждую ночь.
Пэтракий встал и вместе с Никандром вышел во двор. Оружейник, схватившись за ствол маслины, и, перегнувшись, как сломанная ветка, содрогался
— Не даю тебе спать, — проговорил, задыхаясь, оружейник. Что мне делать? Ребята уже привыкли, спят.
— Может, выпьешь глоток воды?
— Ни к чему! — махнул рукой Никандр. Новый приступ кашля навалился на него. Пэтракий смотрел, как дрожит его худое тело, и это напоминало ему судороги змеи, которой пастух однажды отсек голову мотыгой.
— Не пробовал ты пить настойку арники?
– участливо спросил Пэтракий. — Будто помогает от кашля.
— Мне, брат, только могильная настойка поможет. Слыхал о таком снадобье?
Под утро кашель у него утих, и они вернулись в дом. Никандр сразу же уснул, а Пэтракий так и не сомкнул глаз. Утром оружейники встали и пошли трапезовать. Никандра они не будили. Пэтракий принес ему кружку простокваши и краюху хлеба и поставил на подоконник.
— Зря принес, — сказал Серафим. — Он все равно есть не станет, все отдаст собакам. Уж очень их жалеет. Когда Никандра доставили в крепость, с ним была собака. Неказистый пес, но любил Никандр его, как человека. Просил часовых впустить в крепость, но те не захотели. Долго пес бегал под стенами, выл и скулил. Через стену приходилось разговаривать с другом, бросать ему еду. Однажды собаку забрал к себе какой-то стражник и посадил на цепь. Но через несколько дней она сдохла. С тех пор стал хворать Никандр.
— Есть у него родители или близкие? — спросил Пэтракий, тронутый до глубины души.
— Никого нет. Подкидыш он. Никандр — мастер знатный. Но сил у него маловато.
Пэтракий с грустью думал о жестокой доле этого человека, о его страданиях, о беспросветной жизни в крепостных стенах и его собственная участь показалась ему менее тяжкой. Худо-бедно, но есть у него мать, нежная, заботливая, и в детстве было немало радостных дней. Есть любимая девушка, которая ждет его. А этого бедолагу даже собачьей любви лишили. Может, то была единственная душа на земле, которая любила его и была верна до самой смерти.
Весь день Пэтракий мастерил кинжал. Никандр пришел поздно. Старшина Ионашку сделал вид, что не замечает его, иначе пришлось бы доложить пыркэлабу об опоздании, которое каралось десятью розгами.
Многое старался не замечать старшина, хотя порой он грозил кулаком и сердито кричал:
— Давайте, работайте, бездельники! Смотрите, как бы вам не попасть в лапы пыркэлаба!
И он когда-то был рабом на вотчине Мирона Барновского в Устии. Но тот дал ему вольную, привез с собой в Молдавию и сделал старшиной оружейников в Сучавской крепости.
Вскоре между Пэтракием и Никандром завязалась дружба. Когда выдавалось свободное время, они раскрывали друг перед другом душу, делясь своими горестями. Никандр был доставлен с вотчины боярина Василаке из Фокшан.
— Одно время похоже было, что сведет меня в могилу тоска, — рассказывал Никандр. — Когда смотрел на эти стены,
И Поэтракий рассказал ему свою грустную историю, не ведая о том, что то, о чем узнает он позднее, будет неизмеримо страшнее.
Незаметно прошло лето. Унесли его журавли в чужие страны. Наступила осень, с дождями и ветрами, с хмурыми днями и темными, как бездна, ночами. В один из таких печальных дней закончилась жизнь Никандра, единственного его друга и брата по горькой судьбе.
6
«НИКОМУ НЕ ИЗБЕЖАТЬ ТОГО, ЧТО БЫТЬ ДОЛЖНО».
При господарском дворе шли приготовления к поездке воеводы получить у султана господарский кафтан и знаки власти.
Верхом на белом коне с золоченой сбруей и шелковыми поводьями, в дорогой парчовой одежде проехал Барновский со всей своей свитой по городским улицам. Толпа кланялась ему, приветствовала криками и бросала цветы. Трубили трубы, били барабаны и ратники палили из пищалей. За войском ехали боярские рыдваны и коляски, возы и колымаги с провиантом.
Лупу ехал в рыдване, запряженном шестеркой. В Бырладе он узнал, что к Барновскому прибыл посланец господаря Мунтении воеводы Матея с приглашением заехать в Браилу и быть его гостем. Ворник призадумался. Он знал, что у этого умного и многоопытного валашского князя были свои люди в Стамбуле. Он несомненно мог узнать от них об его интригах при Порте и раскрыть их Барновскому. И тут Лупу молниеносно принял решение: на одном из привалов явился к воеводе и с притворно скорбным лицом сказал:
— Хворый я совсем сделался, твоя милость. Не обессудь, что не в силах дольше сопровождать тебя. Отпусти домой!
— Ежели нет у тебя сил, возвращайся, ворник, — сказал Барновский.
— Премного благодарен за доброту, твоя милость! — поклонился ворник и вышел, ступая, как тяжело больной человек. Но как только уселся в рыдван, крикнул кучеру:
— Сворачивай на заброшенную Бырладскую дорогу и гони, что есть мочи!
Как только Барновский с боярской свитой и войском перешел речку Милков, его встретили посланцы валашского воеводы и пригласили на пир. В открытом поле из шатра навстречу Барновскому вышел Матей.
— Рад видеть тебя в добром здравии, твоя милость! — сказал воевода.
— Многая лета тебе, государь!
Воеводы обнялись и вошли в шатер. Они уселись за стол и принялись внимательно друг друга разглядывать.
— Никак не берет тебя старость, воевода! — сказал Барновский. — Сколько тебя знаю, все такой же молодой.
— Да нет, подбирается ко мне, окаянная, — поднес Матей руку к поседевшему виску. — Однако пускай время делает свое дело, а мы — свое. Будем совет держать.