У времени в плену. Колос мечты
Шрифт:
— К господарскому двору гони! — приказала она кучеру Илье. — И не смей гикать, не в лесу находимся!
— Как прикажете, барыня! — покорно ответил Илья и легонько тронул лошадей кнутом.
В престольном зале Мойса Мовилэ созвал бояр на совет. В самый разгар дивана вошел вэтав и, трижды ударив о пол серебряным жезлом, возгласил:
— Боярыня Ирина Коч просит допустить ее к твоей милости!
— Мать ворника Лупу?! — удивленно вскинул брови новый господарь.
Бояре зашушукались.
— Это надо же! Какая дерзость! —
— Где у нее совесть? — шипели другие. — После всего, что натворил ворник!
— Бесстрашная старуха! — хмыкнули третьи.
— Пусть войдет! — приказал воевода.
Госпожа Ирина возникла в своих черных одеждах, как скорбный образ вдовства. Она прошла мимо бояр, даже не взглянув на них, и подойдя к воеводе, низко поклонилась.
— Что скажешь нам, сударыня? — холодно спросил Мовилэ. — Ежели явилась просить за жизнь ворника, то знай: зря ноги била. За нехристианское дело, что он совершил, придется ему держать ответ сполна!
— Не милости просить пришла, государь, потому что никто в роду моем из милости не жил! — ответила старуха, гордо подняв голову. — Я здесь, чтоб просить твою светлость излить на меня гнев, что копил против сына моего. Коль ворник и вправду повинен в том, в чем недруги его винят, то во всем виновница я! Одна я! Потому что мать ему, а он — кровь моя! В темницу брось меня, какими желаешь пытками испытай, все соверши и смерти предай, какой пожелаешь!
Старуха тяжело опустилась на колени и склонила голову.
— В руки твоей милости отдаю свою жизнь! — чуть слышно молвила она.
Бояре онемели. Господарь посмотрел на коленопреклоненную старуху, твердую и бесстрашную, и сказал:
— Встань, боярыня! Ежели есть у нас счеты, то только с ворником. А женщины и дети тут ни при чем. Твой дом, обещаю, никакого урона не потерпит. Но знай — ежели удастся схватить ворника, уж не взыщи, — быть ему без головы!
Госпожа Ирина тяжело поднялась с пола, поклонилась до земли и молча вышла, так и не взглянув на бояр. Вернувшись на подворье, она сказала Тудоске:
— Обещал воевода урона дому сына моего не наносить. Стало быть, не тревожься, за детьми присматривай. Я же в вотчину вернусь.
Пополудни выехала боярыня в своем рыдване в Медвежий лог, довольная, что себя и весь род свой от гонений избавила. Не знала она, что беда и разор придут с иной стороны. Что вместо усадьбы один пепел найдет и мертвого приказчика.
7
«О, сатанинская злоба недоброжелателя! что только не измыслит ядовитый язык недруга!»
Прошла неделя после смерти Никандра. Погода стала портиться. С гор задули злые ветры, неся с собой холодные дожди и мокрый снег. Оружейники плотнее запахивали свои залатанные сермяги и теснились
Старшина оружейников Ионашку пошел к пыркэлабу, коменданту крепости.
— Прикажи, жупын пыркэлаб, — попросил он, чтоб выдавали провиант, какой оружейникам положен. Нужду большую терпят и сил совсем нет, чтоб оружие мастерить.
— Где же мне его взять, тот провиант, старшина? — осерчал тот. — Не видишь разве, что даже хозяина нет в стране. Загубили турки Барновского в Царьграде.
— Не может быть! — горестно воскликнул пораженный вэтав. — Погань, проклятая! Убили, собаки, такого смирного и бесхитростного человека... Как они посмели совершить такое бесчинство?!
— А вот так, старшина! Отрубили ему голову. Говорят люди, что по наущению ворника Лупу сие убийство произошло.
Вэтав ушел от пыркэлаба вконец расстроенным. Мирон Барновский был знаком ему с молодых лет. Считал он его человеком достойным и справедливым. С горя забрел Ионашку в корчму и, не переводя дыхания, выпил три кружки вина и только крякнул, утерев ладонью усы.
Время было позднее, но в оружейне еще светился огонек. Старшина толкнул дверь и вошел. У горна, где пылал древесный уголь, работал один Пэтракий.
Вэтав уселся на пень, служивший стулом, и обхватил ладонями голову:
— Порубили, парень, нашего доброго господаря! — воскликнул он. — Продал его иуда-ворник! Из-за него убили турки Барновского. Никогда не будет иметь Молдавия господаря справедливее и добрее, чем его светлость Мирон-воевода.
Пэтракий стоял рядом, глядя в пустоту. Вот, оказывается, что натворил молочный брат его, ворник Лупу! Что значила теперь его искалеченная жизнь по сравнению с этой смертью!
— И ты тоже с вотчины этого убийцы?
— Оттуда...
— И тебя он продал, пес?
— Я — что? Рабы мы...
— Одна мать вас своим молоком кормила...
— Молоко-то одно, да кровь — разная. Он — боярин, я — раб...
— Рабы тоже люди, парень! И сердце у них такое ж, и боль та же... Завтра разбуди меня на рассвете. Поедем в Яссы.
Вэтав вышел, бормоча проклятия.
Утром Пэтракий пришел к хибаре старшины, как было говорено. Застал его уже одетым в праздничный кафтан. В руках он держал узел с пожитками.
— Запряги серых, а я иду к пыркэлабу за бумагой, — сказал он.
Из крепости выехали в хмурую погоду. Стаи ворон кружили под тяжелыми облаками, извещая своим карканьем о скором приходе зимы. Сеял мелкий дождь.
Они ехали молча, занятые каждый своими мыслями. По дороге дважды останавливались, поили лошадей, а заночевали в каком-то маленьком селении. Утром, еще затемно, сжевав по куску хлеба с брынзой, отправились дальше. Добравшись до города, они остановились на захудалом постоялом дворе и за кувшином кислого вина старшина сказал: