Убийства в стиле Джуди и Панча
Шрифт:
Я постоял секунду и закрыл глаза. Я бы отдал тысячу фунтов всего за две секунды, чтобы расслабиться и сесть.
Если бы все окна были установлены таким образом, было бы бесполезно пытаться проникнуть внутрь. Но теперь я больше боялся возвращаться назад, чем идти вперед, потому что это означало отпустить то, за что можно держаться. Постаравшись избавиться от страха, я преодолел расстояние до следующего окна. Оно было закрыто, но не заперто. Я попробовал надавить дрожавшими пальцами на стекло, и оно приподнялось примерно на дюйм, затем еще на дюйм. Казалось, внутри не было никакого углубления. Это следовало проверить. Я ухватился за край своего
Когда я вытащил пиджак, то обнаружил, что он не был разрезан другим таким же искусным механизмом. Я поднял окно, рискнув испытать удачу, и прыгнул в безопасное место.
Шторы на этом окне были задернуты. В комнате было очень темно, поскольку тусклый свет освещал только край бесцветного ковра. Я стоял, запутавшись в занавесках, вытирая ими лоб. Свет проникал в комнату лишь из-под двери, из холла. Казалось, здесь не было ничего страшного. Выждав приличное время, чтобы ноги перестали дрожать, я чиркнул спичкой.
Это был кабинет, совершенно точно. Свет спички высветил книги и пару гравюр на стене. Более того, я первым делом наткнулся на стол; он стоял у стены между двумя окнами, и я дотронулся до него, когда моя рука переместилась влево. Это был письменный стол французского образца, высокий, узкий, с откидной крышкой, сделанный из полированного розового дерева и уж точно не предназначенный для хранения ценных вещей. В замке торчал ключ. Я чиркнул еще одной спичкой и открыл крышку. С обеих сторон были ящики, набитые бумагами, за исключением ящика в левом верхнем углу. Здесь, точно по плану, лежал одинокий конверт. Я осторожно его коснулся, но капкан не защелкнулся. Только когда я вытащил письмо (оно было заклеено и запечатано красным воском), я почувствовал что-то на своих пальцах.
Черная краска.
Толстым слоем краски была вымазана деревянная поверхность ящика, в котором лежало письмо, чтобы тот, кто прикоснется к нему, оставил следы. Я стоял, уставившись на конверт и пытаясь понять, где ловушка.
Было абсолютно тихо, только слабо хлопали жалюзи. И все же я зажег третью спичку и двинулся вперед, в комнату…
Первое, что я увидел, был маленький круглый столик, на нем – бутылка с красно-синей этикеткой и одинокий стакан. Дальше – длинный стол с мягким стулом. Потом я увидел торчавшую под углом красноватую шапочку для курения, затем остекленевший взгляд и лицо, искаженное от действия стрихнина. И перед тем, как спичка обожгла мне пальцы и погасла, я понял, что это Пол Хогенауэр. Он сидел в кресле и ухмылялся.
Глава одиннадцатая
Окно-гильотина
Есть зрелища, которые не проникают глубоко в душу, потому что ум отказывается в них верить. Разум говорит: «Ты этого не видел. Ты не мог это видеть». Но проходит время, и ты понимаешь, что на самом деле ты это видел.
Пол Хогенауэр, в своей красной феске и с кривой ухмылкой, не мог сидеть в этом кресле. Но он сидел.
Я стоял, вглядываясь в черноту, и видел Хогенауэра так же ясно, как видел его минуту назад. Как он оказался здесь, ведь он был в Мортон-Эбботе, примерно в семидесяти с лишним милях отсюда. Его подбородок был немного вздернут, а голова слегка повернута вбок.
Первое, что пришло мне в голову, была фраза, произнесенная Г. М., о том, что у Хогенауэра есть теория, объясняющая существование призраков, а также что он может перемещаться по воздуху, оставаясь невидимым, как Альбертус Магнус. Что ж, похоже, Хогенауэр это
Я отступил на два шага, наткнулся на стул и машинально сел. В одной руке я все еще держал конверт, который казался довольно увесистым; в другой у меня был обломок обгоревшей спички. Спичку я бросил на пол. Конверт механическим движением сунул в карман. Не было необходимости зажигать другие спички. Мной овладела жажда света, которая заставила меня подняться со стула, и я старался не торопиться, чтобы не стать легкой добычей для нечистой силы. На письменном столе из розового дерева стояла маленькая лампа с тускло-желтым абажуром. По крайней мере, я мог снова найти письменный стол, потому что он находился между окнами. Я добрался до него, осторожно нащупывая дорогу, и потянул за шнур от лампы.
Он все еще был там, сидел в мягком кресле. Помню, я подумал, будет ли эта комната в точности такой же, как та маленькая гостиная в «Лиственницах». Нет, она оказалась другой. Это была большая комната с высоким потолком, более строгая и выдержанная в черно-белых цветах, столь же четких, как линии гравюр на стенах. Книг было мало, но очень много аккуратных стопок с бумагой. Камин находился возле правой стены, если стоять спиной к окнам. Стол был на некотором расстоянии в глубине комнаты, так что свет на покойника, сидевшего за ним, падал из дальнего западного окна через правое плечо, а не через левое…
Кто-то постучал по стеклу сзади. Я резко обернулся и увидел Эвелин – за окном-гильотиной. Она пыталась приподнять его, сквозь стекло вглядываясь в сумрак комнаты.
Если бы она закричала, сделала бы какой-нибудь резкий жест, это могло бы заставить ее ослабить хватку, ибо нельзя отрицать, что она была очень бледна, а ее глаза с длинными ресницами за стеклом казались огромными, почти призрачными. Но поднять это окно означало бы, что нож упадет ей на пальцы, как резак для бумаги. Сегодня вечером дьявол ловил рыбу на длинную удочку, и я не сомневаюсь, что ему это нравилось. Я медленно подошел, заслоняя от нее мертвеца и пытаясь поймать ее взгляд. «Убери руки от этого окна. Перейди к другому. Перейди к другому окну. Убери руки. К другому…»
Она поняла. И исчезла. Еще через две секунды я уже перетаскивал ее через подоконник. Эвелин слегка запыхалась, но это не помешало ей довольно спокойно улыбнуться.
– Прости, Кен, – тихо сказала она. – Но я не могла там оставаться. Тебя не было так долго. Тебя так долго не было, и я подумала: скорей всего, что-то случилось…
– Так и есть. С тобой все в порядке?
– Вполне. За исключением того, что мы оба ужасно грязные. Я говорю, ты больно сжал мои руки! Не так сильно, старина, в чем дело? С моими руками все в порядке.
Да, все в порядке. Я никогда не любил ее больше, чем в тот момент, но не смог бы об этом сказать тогда, да и вряд ли это место можно было бы назвать подходящим для подобных объяснений. Она выглянула из-за моей руки.
– Кто… кто это, Кен?
– Если я окончательно не свихнулся, то это Хогенауэр.
– Но это же…
– Я знаю.
Она посмотрела еще раз.
– Но у него есть волосы, – вырвалось у нее, и голос ее звучал странно. – Ты сказал, что Хогенауэр был лысым. У этого же есть волосы. Я видела через окно, я смотрела ему в спину. Они торчали из-под шапочки. – Помолчав, она добавила: – Вероятно, что-то повергло тебя в ужас, Кен. Этот человек не может быть Хогенауэром. Думаю, нам не нужно бояться того, что Кеппель нас тут обнаружит…