Убийства в стиле Джуди и Панча
Шрифт:
– Эй, там! Много разговоров, – вмешался Стоун, с любопытством подмигивая мне, – о парне по имени Л. и международных заговорах… и, возможно…
– Международные заговоры, скажете тоже! – взорвался Мерчисон и окинул нас тяжелым взглядом. – Извините меня, мистер Блейк. Имейте в виду, я не хочу противоречить сильным мира сего или совать нос не в свое дело. Но я говорю вам совершенно откровенно: это чушь собачья. Эти двое? Кеппель и Хогенауэр? Готов поспорить, что если бы Хогенауэр увидел собаку без лицензии, он и то пошел бы и сообщил об этом в полицейский участок Мортон-Эббота.
– Вот как, – сказал я, – возможно. А знаете ли вы, что у Кеппеля там, на окне, установлено что-то вроде миниатюрной гильотины?
Мерчисон вскинул голову.
– Миниатюрной гильотины? Что вы имеете в виду?
– Это может подождать минутку. Продолжайте.
– Ну… не так уж много осталось. – Он задумчиво потер челюсть, и в этот момент показалось, что он старше Стоуна. – Иногда я захаживал к Кеппелю по его приглашению. Он не был затворником, как тот, другой. Мне нравилось слушать, как он рассказывает… Маленький такой человечек, стоит
Сегодня днем он позвонил мне и спросил, могу ли я приехать сюда. Это было около четырех часов. Когда я пришел, он сказал, что ему нужна «консультация специалиста». Я спросил, какого рода консультация? Затем он показал конверт. Клапан был заклеен, но на нем не было красной печати. «Я хочу положить этот конверт таким образом, чтобы никто, если он войдет сюда тайно, не смог бы добраться до содержания письма», – объяснил он.
– И что было дальше? – быстро спросил я, когда он замолчал.
– Естественно, я удивился: «Почему бы вам не запереть его в сейфе отеля? Вы боитесь грабителей?» Он ответил, что я не понял, и добавил, что это своего рода ловушка. Мол, он хочет убедиться, что никто не сможет прочитать это письмо, прикоснуться к нему. Он сказал, что у него есть немного краски, которую нужно нанести на поверхность ящика таким образом, что, если письмо передвинуть, остались бы следы. Я показал ему еще один трюк. Видите?
Он протянул конверт и указал на печать. Мы все столпились вокруг него. Эвелин, которая ушла в свою комнату, чтобы обуться и привести себя в порядок, тоже тут же появилась, как кукушка из часов.
– Что это такое? – подозрительно спросил Стоун. – Я ничего не вижу. По-моему, это похоже на каплю обычного воска. Ого! Это отпечаток пальца.
– Это отпечаток пальца Кеппеля, – с довольным видом произнес Мерчисон. – Есть способы подделать печати, но нельзя проделать трюк с хлебными крошками, который имитировал бы ее. Это слишком хрупкая вещь. Что ж, я положил конверт в ящик письменного стола должным образом. Потом спросил, в чем суть игры. Он сказал, что, если я приду на следующее утро, он мне все расскажет. Вот и все.
– Но как же стрихнин?
Мерчисон выругался себе под нос.
– Вот это и есть самое худшее. Я спросил: «Вы собираетесь подождать, чтобы поймать кого-нибудь с этим конвертом?» Он ответил, что, вероятно, будет спать. Я переспросил: «Спать?» Затем он достал желтоватый конверт с дозой белого порошка внутри и показал его мне. Я точно помню его слова, потому что он очень тщательно их подбирал: «Мой друг мистер Хогенауэр дал мне это и заверил, что это обычный бромид. Я ему не верю. Думаю, это снотворное. Он настаивал, чтобы я его принял. Я попробовал порошок, и он горький. Значит, это веронал» [14] .
14
Веронал (барбитал) – снотворное.
Я присвистнул.
– Веронал! Так вот почему он принял его послушно, как овечка!
Стоун недовольно хмыкнул.
– А почему бы тебе, черт возьми, не вскрыть наконец этот конверт?
Мерчисон кивнул:
– Да. Он сказал мне прийти сюда завтра утром и вскрыть конверт, чтобы «увидеть честную игру». Вот это меня и беспокоит…
Быстрым движением он разорвал конверт.
Глава тринадцатая
Возвращение Л
В конверте было несколько сложенных плотных листов бумаги, исписанных крупным и корявым, но очень четким почерком. Мерчисон взглянул на первые несколько строк, и выражение его лица изменилось.
– Что это? – спросил Стоун. – Прочти!
– Это объяснение, – сказал Мерчисон, не поднимая глаз. – Оно датировано пятнадцатым июня, три часа дня, и адресовано мне. Вам всем лучше подойти сюда.
Он разложил листы бумаги на столе посреди комнаты.
Этот отчет [написано неразборчиво] послужит как объяснением для Вас, так и тестом, который на самом деле касается моего друга Хогенауэра. Вы – единственный свидетель провала или успеха этого эксперимента, который я предпринял исключительно для того, чтобы убедить моего друга в его глупости. Я никому не говорил об этом деле; как вы можете понять, мне не хотелось бы, чтобы стало известно, что дельный человек связывает себя с каким-то «одилическим» шарлатанством.
Было замечено, что когда человек с научным складом ума стареет и ему угрожает атеросклероз, который может закончиться апоплексическим ударом, он часто обращается к исследованиям, которые противоречат научным изысканиям. Помимо прочего, атеросклероз приводит к затвердению артерий головного мозга; это факт, который нам нет необходимости обсуждать. Вы встречались с мистером Хогенауэром и видели, насколько он болен. В течение некоторого времени за ним наблюдали врачи; он придерживался определенных правил, пил только минеральную воду (а раньше увлекался стимуляторами) и бросил курить, хотя хранил при себе коллекцию трубок, от которых раньше получал столько удовольствия, – и при этом оставался умственно активным. Короче говоря, бывший ученый теперь одержим идеей доказать истинность ясновидения.
Было замечено, что поэты не сходят с ума, в отличие от математиков. Поэт хочет возвыситься до небес. А ученый хочет вместить небеса в свою голову, и его голова раскалывается. Но давайте будем справедливы к Хогенауэру.
Есть яркие примеры такого феномена. Я не отрицаю. Но в отличие от Хогенауэра, я склонен объяснить это различием между чувственным восприятием и памятью. Память зависит от направленности внимания на ощущения. Если внимание сконцентрировано, воспоминание будет ярким; верно и обратное. Чувственное впечатление подобно теням от облаков на холме, без какой-либо попытки зафиксировать его оно исчезает, не оставляя воспоминаний…
Хогенауэр много раз навещал меня в этом отеле и не заглядывал ни в какую комнату, кроме моей собственной. Однако, если следовать теории животного магнетизма, полуоткрытая дверь, когда он проходил по коридору, вероятно, оставила сенсорную запись, которая находится вне сферы сознания до тех пор, пока мозговая деятельность не будет изменена состоянием гипноза. По убеждению Хогенауэра, ему не нужен оператор, который вводил бы его в гипнотическое состояние или направлял бы его. Я, конечно, не стал бы с этим спорить.
Метод моего друга заключался в следующем. Все приспособления для самогипноза основаны на том, что луч света попадает на ломаную отполированную поверхность, предпочтительно движущуюся, на которую устремлены глаза субъекта. Эта ломаная поверхность должна располагаться на высоте от фута до восемнадцати дюймов над уровнем глаз. В затемненной комнате моего друга тонкий луч света падал на шнур от лампы, подвешенной над столом. На конце шнура, там, где обычно висит лампочка, была связка маленьких ярких предметов – серебро является лучшим материалом, – которые представляют собой ломаную поверхность. Веревочка с яркими предметами была сделана из шпагата, который можно скрутить таким образом (такой же принцип в детских игрушках), что он будет медленно вращаться, а свет будет отражаться от ярких движущихся поверхностей, и именно на этом фиксирует взгляд субъект, сидящий в кресле. Некоторые технические детали я опускаю. Недавно Хогенауэр сказал мне, что только в одном отношении этот метод дает сбой. Луч света, выходя за пределы вращающихся поверхностей, падает на книжную полку, на которой стоит несколько томов с позолоченными переплетами. Свет отражается от них, и это дополнительное свечение отвлекает взгляд. Хогенауэр сообщил мне, что по случаю «эксперимента» он уберет книги в позолоченных переплетах…
– О боже мой, – выдохнула Эвелин. – Господи! Кен, это правда? Там все было именно так?
Я вспоминал первое любопытное свидетельство, полученное мной по этому делу, отчет, который сержант Дэвис, прокравшийся однажды ночью, чтобы заглянуть сквозь щели в ставнях гостиной Хогенауэра, передал Чартерсу: «…Вот что он говорит: в комнате было темно, но, казалось, она полна маленьких лучиков света, которые с мерцанием кружились вокруг предмета, похожего на перевернутый вверх дном цветочный горшок». Так вот, значит, как, по мнению Хогенауэра, он мог перемещаться по воздуху, оставаясь невидимым, подобно Альбертусу Магнусу.
– Да, так была обставлена комната, – произнес я.
– Подвиньтесь, – сказал Стоун. – Я не вижу нижней части страницы. Теперь переверните, следующая страница! Да, но что там насчет переставленной мебели? Что…
Нетрудно понять, что для человека, страдающего идиопатией, такие эксперименты могут быть опасны. Мой друг уверен не только в собственной способности «программировать» свой разум, но и стремится убедить меня, что я могу сделать то же самое. Это правда, что как ментально, так и физически у нас много общего, мы двоюродные братья, и, как и Хогенауэр, я хорошо поддаюсь гипнотическому воздействию. Он утверждает, что если бы мы погрузились в гипнотическое состояние в один и тот же час – он в своем собственном доме, я в своем – и если бы физические условия были одинаковыми для нас обоих, то я смог бы «нанести визит» к нему одновременно с его «визитом» ко мне.
Я не стал с ним спорить и ответил, что не сомневаюсь в своей способности путем концентрации достичь состояния самогипноза, чтобы «посетить» его кабинет в Мортон-Эбботе. Поскольку я бывал там много раз, у меня должны были остаться яркие воспоминания об этом. Он сказал мне – сегодня утром, – что изменит расстановку мебели в своем кабинете. И если проснувшись, я смогу вспомнить ее новое местоположение, это станет неопровержимым доказательством того, что моя «галлюцинация» не была простой проекцией памяти…
– Вы дошли до конца страницы? – спросила Эвелин. – Если так, давайте сделаем перерыв. В безумии старика, несомненно, было рациональное зерно. Кроме того, шутливые объяснения уважаемого мистера Хогенауэра, которые он дал своему слуге, как там его зовут…
– Бауэрс?
– Да, мистер Бауэрс. Так вот, объяснения насчет того, чтобы нанести визит Кеппелю сегодня вечером, говорят об отличном чувстве юмора. Мол, он собирается в Бристоль. «Мне собрать сумку?» – спросил его Бауэрс. «Нет, сумка мне не понадобится». Ха-ха-ха! «Да, я буду у доктора Кеппеля, но я не думаю, что доктор Кеппель там будет; на самом деле я очень надеюсь, что его не будет». И его последнее замечание: «Да, Гарри, я думаю, что сегодня вечером у тебя может быть посетитель, но я сомневаюсь, что ты его увидишь». Итак, – заключила Эвелин, постукивая пальцами по бумагам, – сегодня утром Кеппель отправился в дом Хогенауэра, чтобы согласовать детали…