Угличское дело. Кинороман
Шрифт:
– Делать все нужно тонко, Геласий. Всего два года минуло как получили мы патриаршество. Что царь? Один, другой. Но если церковь рухнет, вот тогда Русь растворится во времени, как будто и не было ничего. Что теперь Константинополь, Что Византия? Седая пыль на толстых книгах. И будут ли еще эти книги.
– Что же церковь, отче? Или мы в этом деле...
Патриарх даже остановился....Подождал пока к нему подойдет толстенький Геласий.
– Что ты. Что ты, Геласий. О другом с тобой хочу говорить. Нагие пишут, что царевич от лихих людей смерть принял. Когда
– Злым и нечестным людям это хорошо ведомо. И при жизни Дмитрий был для всех недовольных парсуной, а уж после смерти, кто помешает из него настоящего царя вылепить.
– Не могу уловить, отче. О чем речешь ты.
Патриарх вздохнул.
– Хорошо, Геласий. У церкви нет суждения в этом деле. Пусть так будет, как князь Василий Шуйский приговорит.
– А если иначе выяснится?
– Ты меня слышишь, Геласий? Церковь поддержит то, что князь Шуйский приговорит.
ХХХ
Торопка вертелся перед печкой в роскошном малиновом кафтане. На все это Барабан взирал меланхолично, забравшись под толстую дубовую лавку. И так Торопка замечтался, что выпустил из внимания тот момент, когда раньше времени домой возвернулась его богоспасаемая матушка.
– Куда это, Бова Королевич собрался?
– заблажила она прямо с порога.
– Пойду пройдусь, матушка. Кафтан вот выгуляю. Что ему в сундуке киснуть.
– С чего бы это вдруг? Вокруг такое деется, а он гулять собрался. Я вот на рынке была. Поросенок трухлявый -семь копеек. Куда ж это? Точно тебе говорю. Не простят Угличу московского дьяка.
– Скажете матушка. Мы то здесь причем. Это князь наши выделали, пусть теперь ответ держат.
– Причем? Им что? А спины наши ломаться будут. Не пущу. Тати Нагих по городу шныряют, в раз разденут вместе с кожей.
– Я недалече...К Терентию Кузьмину.
– Неужто за ум взялся? Дай-ка я на тебя посмотрю...Ну чистый прынц. Как взглянет на тебя Евлампия Терентьевна и обомлеет вся от любви.
– Так я пошел?
– Ты еще здесь стоишь? Невеста там иссохлась вся у окошка сидючи. Терентию мой поклон передавай и лахмана своего блохастого забирай.
– Да где? Нет его здесь.
Макеевна не слушала.
– Выходи, Барабан. Что я не знаю, где прячешься.
Виновато Барабан выполз из-под лавки.
– Чтобы в последний раз, Торопка, я твоего барбоса дома видела.
– Да я даже не видел, как он в избу проскользнул.
– Будете вы мне сказки баять, баюны.
ХХХ
В домике попа Огурца за столом сидели Дарья и Устинья. Даша пересказывала, что у них в дому без Устиньи делалось.
– Микитка с Данилкой кожный день тебя вспоминают. Где мамка? Ножиков деревяных тебе наделали. Говорят мамка вернется ей подарим, а она
У Устиньи глаза стали влажные.
– Все время видеть их хочется. Иногда думаю, ночью прокрадусь, чтобы посмотреть на них.
– Не надо, матушка. Сама знаешь. Они, малые, вокруг растрезвонят.
– Знаю, знаю...Быстрей б уж, козаки свои дела делали. С ними пойдем. Какая ты, доченька. Прозрачная вся. Ты же не ешь совсем?
– Мама.
– Погоди. Я вот мужикам щи сготовила. Рыбка вчера полбарана приволок. До чего домовитый мужик. Погоди, погоди я сейчас.
Быстро Устинья достала из печки обливной горшок с дымящимися щами. Поставила на стол и положила рядом деревянную ложку.
– Забыла совсем. У меня еще узвар грушевый. Рыбка сготовил.
– Вот это козак. Прямо золотой для жонки.
– Нет у него жонки.
– Да что же он монах?
– Это уж нет Глазами стреляет и пыхтит...Сейчас узвар принесу.
Устинья вышла и без всякой девичьей застенчивости взялась Дарья за щи. Жадно, как мужик на сенокосе. Так, с ложкой у рта, и застал ее Торопка. Он вошел смело без стука в своем легендарном малиновом кафтане.
– Здравствуйте, хозяева.
И в тоже мгновение с другой стороны в горницу вошла Устинья. От неожиданности она вскрикнула и выплеснула грушевый узвар прямо на кафтан юного стрельца.
ХХХ
Макеевна ставила пироги. Сегодня и начинка была что надо: квашенная капуста со свежей свиной мякотью и тесто удалось. Хорошо взошло. И все так ладно складывалось, что обязательно должно было что-то подчернить этакую благость. И точно. Не успела Макеевна сопроводить первую партию в хорошо, березовыми дровами, настоенную печку как явилось. И не запылилось. Русин Раков явился.
– Мир этому дому, не пойдем к другому. Что, Макеевна, пироги ставишь?
– Здорово, староста. Торопку порадую на последние грошики. Что же это у тебя деется, староста. Али не видишь? Поросенок трухлявый - 7 копеек. Али свету конец приходит?
– Свету не знаю. За весь свет не ответчик. А нашему Угличу точно последние времена приближаются.
Русин Раков присел на лавку, рядом пристроилась Макеевна.
– Да не томи ты, черт? Зачем пожаловал?
– Приказано дома определить для постоя московского посольства. У тебя, значит, десяток стрельцов разместим.
– Ты что, Русин? Мыслимое ли дело. К честной вдове разбойников, охальников подводить?
– Не разбойников? Стрельцов государевых. Сын твой кто? Разбойник?
– Нет моего дозволу. А мы где с Торопкой жить станем? С Барабаном в будке?
– У тебя поварня воон какая. А ночки теперь воон какие теплые. Сам бы жил.
– Вот и живи.
– Ты Макеевна не рычи. Дело это решенное.
– Не решенное. К Пантюхиным небось не пошел. А у них изба не чета моей.
– И к Пантюхиным пойдем. Что делать, если целое войско к нам пожалует. Пойми, Макеевна...Вот никак не открутится..