В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

Коллектив авторов

этого урока смирения вы и не могли мне преподать". <...>

В числе знаменитых русских того времени мне случилось встретиться с

графом Блудовым. <...> Блудова я встретил в семействе Жуковского во

Франкфурте. Помню, как он стыдил его за то, что дети его тогда не говорили по-

русски. "Вот посмотрите, -- говорил он, обращаясь ко мне, -- наш русский бард,

наш Гомер, который читает свою "Одиссею" среди семьи своей, и семья его не

понимает; сам он

подслушал Гомера, не понимая ни слова по-гречески. Но тут его

не поймут ни жена, ни дети, как бы звучно он ни читал им эту эпопею".

Бедный Жуковский в ответ на это показывал ему и мне придуманные им

самим таблицы, по которым он собирался учить детей своих по-русски.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЖИЗНИ ЖУКОВСКОГО

Конечно, печальная весть о кончине нашего маститого поэта Жуковского

достигла и до вас. Бог судил мне быть свидетелем его предпоследних минут: они

были так христиански назидательны и так поэтически высоки, что я считаю своим

священным долгом поделиться моими собственными впечатлениями, которые я

собрал у смертного одра нашего поэта-христианина, во-первых, с вами, а через

вас1 -- и со многими другими, которые уважали в Василии Андреевиче его талант,

его душу, его многополезную жизнь.

Еще в начале Великого поста я получил приглашение от В. А. Жуковского

приехать к нему на шестой неделе2 для приобщения его с детьми Св. Тайн, так

как болезнь его глаза не позволяла ему самому выехать из Бадена. Но в то время,

как я собирался уже отправиться к нему, получаю от него письмо, в котором он

писал ко мне: "Обстоятельства, которых я не ожидал и которых мне переменить

нельзя, принуждают меня обратиться к вам и просить вас переменить наше

распоряжение насчет приезда вашего к нам в Баден. Не можете ли вы приехать в

понедельник на Фоминой неделе и пробыть до четверга, в который день я мог бы

причаститься Св. Тайн вместе с моими детьми?" Добрый старец, пиша эти строки,

не знал того, что это распоряжение было свыше, от премудрой воли Божией,

предназначавшей ему вкусить эту последнюю радость земной веры христианина

за два дня пред переходом его в вечную жизнь, где он должен был "истее

причаститися в невечернем дни Царствия Христова".

7/19 апреля, в понедельник Фоминой недели3, я прибыл в Баден-Баден и

нашел Василия Андреевича в постеле очень больным. Домашние его все были

погружены в печаль; какое-то мрачное предчувствие лежало безотчетно на

сердцах всех. Супруга его наперед предварила меня, что он раздумывает теперь

принять Св. Тайны, надеясь в Петровский пост4 исполнить

это святое дело со

всем благоговением и рассчитывая особенно на радость, ожидавшую его тогда в

семейном кругу5. В этот день, так как уже было довольно поздно, я не мог его

видеть.

На другой день, в 11 часу утра, я вошел к нему в спальню. Его первые

слова были: "Ну, теперь нечего делать, надо отложить. Вы видите, в каком я

положении... совсем разбитый... в голове не клеится ни одна мысль... как же таким

явиться перед Ним?" Произнося эти слова, он постоянно хватал себя за голову,

как будто действительно его мысли не клеились в ней. Выслушав его, я отвечал:

"Но что бы вы сказали теперь, если бы сам Господь захотел прийти к вам? Разве

отвечали бы Ему, что вас нет дома?" Вместо ответа он заплакал. "В святом

таинстве, -- продолжал я, -- надо различать две стороны: раз человек приходит к

И. Христу, ища покаянного душою примирения с ним; в другой раз Он Сам

приходит к человеку и требует только отворить Ему двери сердца".
– - "Так

приведите мне Его, этого святого Гостя", -- проговорил он сквозь слезы. Подошла

его супруга. Он взял ее за руку и значительно, с расстановкою говорил ей: "Вот он

(указывая на меня), как полномоченный от Бога, хочет привести ко мне Господа,

ко мне, недостойному. Как я буду счастлив иметь Его в себе!" Я обещал на другой

день приготовить его детей исповедью и причастить их вместе с ним у его

кровати. Здесь он начал мне говорить, как он учил детей своих по изобретенным

им таблицам. Потребовал самые таблицы; но руки его были слабы, напряжение

мысли затрудняло его. Я успел уговорить его оставить это до будущего времени.

"Да, -- говорил он, -- вы должны будете приехать ко мне. Мне очень нужно видеть

вас у себя недели две-три". В это время вошла снова его супруга и стала его

упрашивать, чтобы он успокоился и не говорил так много. Но он с приметною

досадою отвечал: "Ах, мой друг, что ты так заботишься об этом (указывая на тело

свое) бренном трупе? Душа наша важнее всего". Однако я поспешил его оставить

и, осведомившись вечером, узнал, что он был потом в бреду и забытьи.

9/21 апреля, в среду, после исповеди детей, я являюсь к нему, чтобы

приготовить его к принятию Св. Тайн. Он встретил меня словами: "Вчера меня

мучила мысль: как чудовище, не хочет отойти от моей кровати; точно дубиной

разбивает душу. Это -- дьявольское искушение, id'ee fixe {навязчивая идея (фр.).},

которая нас сводит с ума, -- мысль: что будет с детьми моими, с женою моею