В.А. Жуковский в воспоминаниях современников
Шрифт:
случай убедиться в том из многих последующих отзывов его о судьбе его
"Одиссеи"". "Конечно, -- говорил он мне раз, -- "Одиссея" не пойдет со мною в
вечность; она останется на земле, как все земное; но впечатление ее, но те плоды,
которые она должна принести, со мною неразлучны будут и за гробом".
Если бы я должен был писать панегирик Жуковскому, то я не умолчал бы
здесь преимущественно о делах его милосердия, которых я сам был свидетелем, --
но не о тех
уделяя бедному излишнее от себя; нет, дела милосердия Жуковского были не
делами только рук его, но преимущественно делами его души. Хорошо помогать
ближнему не жалея средств, которые мы имеем в руках! Но много ли найдется
таких людей, которые бы за другого протягивали сами руку, преклоняли бы свою
голову, может быть не привыкшую к поклонам, испытывали бы с охотою
неприятное чувство отказа и все это делали бы бескорыстно, из одного только
желания добра ближнему? В. А. Жуковский все это делал и, умирая, жалел еще о
том, что он не успел устроить судьбу человека, ему вовсе чужого. Вот истинная
любовь, какой требовал от нас Спаситель!
Оканчивая здесь мои воспоминания о Жуковском, которые я решился
сохранить для будущего, считаю нелишним сообщить, что у меня в руках
находятся подробности о самой важнейшей эпохе в его жизни -- его первом
знакомстве и последовавшем затем вступлении в брак с девицею Рейтерн,
списанные мною со слов самой ныне вдовы Жуковского8. Но как эти
подробности не принадлежат современникам, то они сохранятся у меня для
потомства, которое, конечно, еще долго будет принимать живой интерес во всем,
что касалось жизни знаменитого русского поэта. Тому уже времени будут,
конечно, принадлежать и письма Жуковского к своей невесте, о которых говорила
мне его ныне вдовствующая супруга, что в них-то излилась вся поэтическая душа
Жуковского.
ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ ПРОТОИЕРЕЯ"
<...> Поступив в Висбаден молодым священником, я не имел еще случая
совершать многих треб церковных. Первые крестины, которые мне довелось
совершить, были в семействе В. А. Жуковского и князя А. А. Суворова, которые
оба проживали в это время во Франкфурте. Помню, как князь Суворов боялся за
свою маленькую дочку, чтобы молодой неопытный священник не утопил ее в
купели. <...> Когда вслед за тем были у Жуковского крестины его
новорожденного сына Павла1 и зашла речь об этом страхе присутствовавшего
при этом князя Суворова, Василий Андреевич рассказал очень характерный для
того времени анекдот.
– - В одну
деревне. У священника этого села как раз были крестины, и он просил чрез меня
его высочество быть восприемником его новорожденного. Наследник согласился
и поручил мне быть его представителем при крестинах. Конечно, был приглашен
для этого соседний священник. Наш батюшка, как хозяин, хлопотал вокруг своего
новорожденного и не заметил, как начался обряд крещения. Но вдруг,
опомнившись, он опрометью бросился из комнаты и скрылся. После крестин я
спрашиваю его: "Скажите, батюшка, отчего это отец не может присутствовать при
крещении своего ребенка?" И что ж, вы думаете, он мне ответил? "Совестно, ваше
превосходительство!" -- И Жуковский залился при этом своим добрым смехом,
прибавив: -- Точно он напакостил тут!
При этом и Суворов, и Жуковский оба обратились ко мне за изъяснением
этого непонятного обычая. Я отвечал, что другого основания для этого нельзя
придумать, как то, чтобы при крещении дать более значения восприемникам,
которые делаются, по выражению нашего народа, крестным отцом и крестною
матерью новокрещенного.
Мне не раз приходилось беседовать с В. А. Жуковским о подобных
предметах. Консервативный в своих верованиях, он любил осмыслить каждое
действие, каждый обычай церковный. Для него авторитет церкви был свят, и он
старался держаться его даже в таких вещах и предметах, которые сами по себе
допускали свободное рассуждение. Помню, как-то раз мы разговорились с ним о
загробной жизни и дошли до мысли о возможности распределения людей по
воскресении по различным планетам, как вдруг он сам остановил себя словами:
"Но об этом не следует рассуждать, когда церковь ничего нам не сказала о том".
Мои воспоминания о Жуковском были напечатаны в "Русском архиве"3, и
потому я не повторяю их здесь. Припомню только одно обстоятельство,
назидательное для меня самого. Как первые крестины были для меня в доме
Жуковского, так и первая исповедь, которую мне пришлось совершать, была
также над ним. Я не забуду, как меня, молодого и неопытного духовника,
подавлял собою авторитет этого тогда уже маститого поэта, которого мы изучали
в школах как одного из важнейших корифеев нашей отечественной литературы.
Выслушав его глубокую, можно сказать высокохристианскую, исповедь, я не мог
ему ничего другого сказать, как сознаться в своей молодости и пастырской
неопытности перед ним. В ответ на это он поцеловал мне руку, сказав: "Лучше