Ведьмы танцуют в огне
Шрифт:
— Может это тюремщик его?
— Может быть, — неохотно согласился Дитрих. — А ты-то, Гога, что там забыл?
Готфрид прижал палец к губам.
— Спрашивал про Фридман, — сказал он, памятуя про болтливый язык Дитриха.
Они сидели ещё долго. Перебрасывались фразами около пары часов, пока епископ не вышел. Он прошествовал мимо них, натужно пыхтя и краснея, держа толстыми пальцами с золотыми перстнями полы своих одежд.
Сквозь открытую дверь Готфрид увидел, как Фёрнер молча поманил его. Он зашёл в кабинет и притворил дверь.
— Садитесь, Айзанханг, —
— Так точно, — ответил Готфрид едва не вскочив со стула.
— Всё из-за этих Флоков, — викарий поморщился. — Георг Флок бежал и направил прошение о помиловании самому Фердинанду, а так же понаписал ещё бог знает чего. И кайзер выступил в их защиту. Мы, безусловно, должны довести дело до конца, потому что, как вы понимаете, мы здесь спасаем людей от заразы ереси. Ведьмам место на костре, даже если их защищает сам Фердинанд.
— И что нам делать?
— То же что и с Георгом Хааном; то же, что и с Анной Марией Малер, — Фёрнер мягко улыбнулся.
Готфрид смутно помнил, о ком он говорит. Георг Хаан был городским канцлером, и одним из немногих, кто в открытую осуждал действия инквизиции. И, конечно, попал в пыточную два-три года назад. Берлинский апелляционный суд, опять же под действием родственников канцлера, выдавал три мандата в том, 1628 году, в пользу членов семьи Хаана. Однако, так как он повторял свои показания под пыткой, по закону всё было чисто, и его вскоре казнили. Ах да, с Анной Малер было то же самое — четыре мандата выходили в её пользу, но, так как она ранее признала свою вину и последующие пытки это подтвердили, то эти мандаты не спасли так же и её. Но одно дело мандаты, которые «призывают к соблюдению действующего процессуального права», а другое — личное заступничество Фердинанда. Как обойти его, не нарушив закон?
Однако Фёрнер ничего больше не сказал, а Готфрид постеснялся допрашивать викария. Но тот вдруг посмотрел ему в глаза и произнёс:
— Готфрид, нам нужна Эрика Шмидт.
Голос его был мягкий, елейный, совсем без нажима, и это очень пугало Готфрида. Он сглотнул, отвёл глаза.
— По делу Доротеи нам нужны все свидетели, — продолжил он. — Я тут размышлял насчёт этих твоих снов… То есть, думаю, что Эрика могла бы опознать многих из пойманных, раз она была на шабаше.
У Готфрида всё аж похолодело внутри. Викарий почему-то упомянул сны… оговорился? Или же имел ввиду что-то другое, не просто свидетельство? Может быть он думает, что в снах виновата Эрика?
— Завтра утром я пошлю за вами. Соберём трибунал, расспросим фройляйн Шмидт, потом допросим фрау Флок и всё. А теперь отправляйтесь…
Фёрнер заглянул в бумаги, удивлённо поднял брови.
— А знаете, Айзанханг, у нас сегодня больше нет дознаний. Со смертью Путцера всё перемешалось. Можете идти домой. Да и Байер, пожалуй, свободен. Денбара допросят без вас.
Готфрид повернулся, чтобы выйти, но снова услышал голос викария:
— А чтобы у вас не было желания сделать глупость, я дам приказ не выпускать вас из города. И к
— Мне передать?…
— Нет, что вы, что вы, — замотал головой Фёрнер. — Не утруждайтесь, герр Шталь передаст.
Готфрид вышел. «Эрика — ценный свидетель», — думал он зло. Не доверяет нам герр Фёрнер. После смерти Фегер доверие его испарилось, как роса на жарком солнце.
Готфриду было немного не по себе от того, что Фёрнер вызвал Эрику. Но он попытался успокоиться, сказав себе, что она будет просто свидетелем, скажет пару фраз, кивнёт где надо, и её отпустят. Но только в это почему-то не верилось.
Он позвал Дитриха с собой, и пока они спускались и выходили из ратуши, молча молился.
Однако и это не помогло.
— Фёрнер завтра требует Эрику к себе для дознания, — сказал он. — Пока в качестве свидетельницы, но ты же знаешь, как может повернуться.
— А я тебе говорил, что она ведьма, — с иронией проскрипел Дитрих и покосился на Готфрида — поймёт ли друг шутку?
Однако Готфрид остановился, будто наткнувшись на стену.
— Какое тебе дело?! — вдруг рявкнул он так, что Дитрих отшатнулся. — Почему тебя так волнует, кто она?! Ты не можешь забыть об этом и не вспоминать? Или это одна из немногих мыслей в твоей тупой башке?
На них оборачивались прохожие, прижимались к стенам и старались обойти десятой милей. Дитрих же быстро опомнился, набычился, словно выставив вперёд несуществующие рога и подошёл к Готфриду почти вплотную.
— Какое мне дело? — процедил он сквозь зубы. — По-твоему друзья существуют только для того, чтобы пиво вместе хлестать? Я девок повидал и знаю, какие они. Это ты думаешь, что она может самая лучшая в мире, а я вижу, какая она на самом деле. Эти твари только кажутся хорошими, а внутри… — он сплюнул.
— Заткни рот, — Готфрид ухватил друга за грудки. — Мне всё равно, что ты думаешь, но Эрику не смей оскорблять.
Дитрих аж покраснел от злости, запыхтел, как обожравшийся боров, но всё же не исторг ни одного язвительного комментария, как бы ему ни хотелось. Почувствовал черту, за которой кончается дружба.
— Я о тебе думаю, — продолжил он уже спокойнее. — Ты ради неё уже готов с другом поссориться, вместо того, чтобы прислушаться. Друзья ведь не только для того, чтобы пиво вместе хлестать. Друзья нужны для того, чтобы держаться друг за друга и указывать на ошибки, которых ты не замечаешь. Друзья должны помогать друг другу избавиться от дерьма…
— Не надо мне указывать на мои ошибки, и в жизни моей копаться тоже не надо! Дерьма и у тебя полно, но я туда не лезу. Не навязываю тебе своё. Я лучше пойду домой и подготовлюсь к завтрашнему дню.
С этими словами Готфрид развернулся и пошёл в сторону дома, оставляя Дитриха позади.
— Да уж конечно! — кричал тот вслед. — Мы с тобой всегда будем копаться в дерьме! Мы — золотари, а не священнослужители, потому что мы очищаем город от дерьма. Ты знаешь, кого я имею в виду!
И он был прав, этот проклятый золотарь общества.