Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

Татьяна Вечорка

Талисман

Венецианская работа Теперь забытых мастеров. Как нежно вьется позолота У голубеющих краев. Хранит упорно камень древний Сказанья темные свои, И служит только той царевне, Чье сердце сохнет без любви. В минуту радости победной Забудь неласковый значок: Зеленый камень будет бледный, Как потухающий зрачок. Но в час мучительно-бессонный Гляди на камень иногда. Пылает талисман зеленый, Как раскаленная звезда.

Карло Гоцци

Ты помнишь низкую ступень Венецианского канала И

наклоненную устало Седую, старческую тень. Во тьме кого-то дразнит шаль, Играют в карты гондольеры, Но в детском сердце старовера Неиссякаема печаль. Ему увидеть суждено, Как за руинами аркады Кружатся снова домино Великолепной буффонады. И в темной зелени плюща На фантастичных паутинах Пестреют лоскуты плаща Освистанного Арлекина.

Николай Вильде

Венеция

Сонет

О, как мне памятен из Местре краткий путь К тебе, Венеция… Какое ожиданье, Какая музыка – одно твое названье, Какие образы способна ты вдохнуть. Дорога берегом… почти совсем темно, Неясно стелется изменчивое лоно… Какою влагою живительно-соленой К нам Адриатика врывается в окно! Заснувший город, теплой ночи лень, И что-то черное, скользящее, как тень, Каким-то влажным, узким коридором… Дворцы заглохшие… величие и пыль… Какой-то сон пред упоенным взором, Из тьмы веков лепечущая быль…

Ирина Волобуева

«В воде каналов тени от приколов…»

В воде каналов тени от приколов. Как ночь венецианская густа… …Я помню акварельную гондолу Под аркой акварельного моста. Ведь столько лет в уютном доме мамы Она недвижна на стене была… И вдруг скользнула рыбкою из рамы И по каналу плавно поплыла! И облака поплыли в небосводе, И ожила под веслами вода. …Растет мой мир, подвижный по природе, И чаще все из рам своих выходят Мосты, гондолы, волны, города…

Максимилиан Волошин

Венеция

Резные фасады, узорные зданья На алом пожаре закатного стана Печальны и строги, как фрески Орканья, — Горят перламутром в отливах тумана… Устало мерцают в отливах тумана Далеких лагун огневые сверканья… Вечернее солнце, как алая рана… На всем бесконечная грусть увяданья. О пышность паденья, о грусть увяданья! Шелков Веронеза закатная Кана, Парчи Тинторето… и в тучах мерцанья Осенних и медных тонов Тициана… Как осенью листья с картин Тициана Цветы облетают… Последнюю дань я Несу облетевшим страницам романа, В каналах следя отраженные зданья… Венеции скорбной узорные зданья Горят перламутром в отливах тумана. На всем бесконечная грусть увяданья Осенних и медных тонов Тициана.

Вольтерьянец

Воспоминание о Венеции

Я был в Венеции недавно. Дворцов не мало обошел; И, как туристу достославно, И на Мост Вздохов я взошел. Взойдя туда, я вспомнил Нину — Она предстала в полный рост! И я воскликнул, сделав мину: – Так вот какой он, «Вздохов мост»! Нет, Нина, дорогая Нина! Нет, Нина милая моя — Ничтожна здесь была картина В сравненьи с тем, что вспомнил я! Когда ты трепетно дышала, Вздыхая сладко и любя, И воздух речью оглашала, Не помня в счастии себя — Когда со вздохами твоими Я на мосту сливал свой вздох, Когда под ласками моими Казалось, весь бы мир иссох, — То я, скажу без всяких «охов», И буду прав, хотя и прост: Что там… там было больше

вздохов И много лучше был там мост!

Варвара Вольтман

Муссолини и шут

На площади святого Марка, Где мажордомом птицевод, Всплывает прошлое, как барка, На золотых ладонях вод. Плюясь, как ведьма, черной кровью, По лишаям священных плит Еще Италия влачит Тяжелый шлейф Средневековья. Парит сегодня, как вчера, Над адом Данте диадема, Но не от нашего эдема Ключи апостола Петра! О, до чего ж, старик, ты дожил, — Мы оборванцы! Мы не чтим Серебряных камзолов дожей И папе верить не хотим! Пусть лобызает Муссолини Христу кровавое ребро, Парламентарной Мессалине Даря любовь и серебро. Пусть под фиалковою тканью, Как сенью распростертых крыл, Останки Борджиа сокрыл Небесный шулер в Ватикане — Но Пульчинелло – тут как тут, Он не заботится о троне, И перст полиции не тронет Шутом задуманный маршрут. Какой вельможа устрашится, Что горб лукавый невзначай По ходу пьесы облачится В традиционный горностай? И, внемля пафосу спектакля, Какой премьер сожмет висок, Когда брызгучей клюквы сок Подмочит ореол из пакли? Министров тешит этот бум На улице и на гитаре, А между тем – седой горбун Речист, как юный карбонари! О папа, Лютер и левит, Из моды вышли ваши платья И гриф гитары, как распятье, Толпу на бунт благословит! 29 марта 1928 г.

Анна Волынцева

Vorrei baciar’

Венеция!.. Луна… бесшумная гондола У мраморных ступень старинного дворца. Над сонною водой – канцона, баркарола… На голос мы плывем незримого певца. Случайный спутник мой, веселый и красивый, С улыбкой мне сказал: «Здесь хорошо вдвоем!», Зачем нарушил он покой мой горделивый? Зачем былая страсть в душе зажглась огнем? Зачем забыла я всю прелесть южной ночи? И унеслась к тебе я силой прежних чар? Мне вспомнились твои тоскующие очи, — А сладкий голос пел вдали «Vorrei baciar’…». Заброшена сюда капризною судьбою, Мечтой погружена в красу былых времен, Пленилась морем я и далью голубою; Мне снился наяву какой-то дивный сон. «Здесь хорошо вдвоем!»… Тоска мне сердце сжала. Волшебной сказкой спал завороженный мир. Но греза таяла, тоска же нарастала, А сладкий голос пел вдали: «Vorrei morir»…

Анатолий Гейнцельман

Сумерки на лагуне

Небо все – расплавленный жемчуг, Море все – зыбящийся топаз. Храмы выплыли из волн вокруг, Паруса горят, как солнца глаз. Черные гондолы пашут луг, С длинных весел капает алмаз. Замирает жизненный испуг, Возрождается в душе экстаз. Все – неслышный, все – беззвучный сон. Даже стих – муранское стекло. Тени меж коралловых колонн. Всякое исчезло в мире зло, Все как облачный вверху виссон, Все как чайки белое крыло.

Венецейские цехины

Слава венецейскому цехину, Выстроившему волшебный сон, Слава и купеческому сыну, Полюбившему леса колонн, И готическую паутину, И державных дожей славный трон, И великолепную картину, И художников родных сторон. Никогда еще полезней злато Не было истрачено никем, Никогда прелестнее заката Мир не видел, изумлен и нем. Нет лучистей на земле броката, Что скрывал бы немощь и ярем.