Винный склад

Бласко Висенте Ибаньес

— Оставьте меня, милость ваша, сеньорита!.. Донья Лола… Этого нельзя…

Видя, что онъ драпируется въ двичье цломудріе, она разразилась оскорбленіями. Теперь онъ уже не тотъ гордый юноша былыхъ временъ, который, занимаясь контрабандой, гулялъ по притонамъ Хереса со всякаго рода женщинами! Марія де-ла-Лусъ околдовала его! Великая она добродтелъ, живущая на виноградник, окруженная мужчинами!..

И она продолжала изрыгать гнусности про невсту Рафаэля, который упорно молчалъ. Надсмотрщикъ желалъ видть ее именно такой; онъ тогда чувствовалъ въ себ больше силы для сопротивленія искушенію.

Маркезита, совершенно пьяная,

настаивала на своихъ оскорбленіяхъ съ свирпостью отвергнутой женщины. Но тмъ не мене она не отпускала его.

— Трусъ!.. Быть можетъ, я теб не нравлюсь?…

Сарандилья вошелъ поспшно въ залъ, точно хотвлъ что-то сказать надсмотрщику, но удерживался. За дверью раздавался голосъ сеньорито, звучавшій раздраженіемъ. Когда онъ въ Матансуэл, нтъ больше ни надсмотрщика, ни какого-либо иного правительства, кром его одного… Повиноваться ему, слпышъ!..

И старикъ также поспшно вышелъ изъ залы, какъ вошелъ туда, не сказавъ ни слова надсмотрщику.

Рафаэля раздражало упорство Маркезиты. Еслибъ только не страхъ, что она возстановитъ противъ него хозяина и потребуетъ, чтобы ему было отказано отъ мста, на которомъ были сосредоточены вс надежды его и его невсты!..

Она продолжала оскорблять Рафаэля, но уже съ ослабвшимъ гнвомъ, точно хмель лишалъ ее возможности двигаться, и ея желаніе могло лишь выражаться на словахъ. Голова ея скользила на грудь Рафаэлю. Она наклонялась къ нему съ помутнвшими глазами, точно желая задремать. Бюстъ ея лежалъ на колняхъ надсмотрщика, а она все еще оскорбляла его, какъ будто находила въ этомъ какое то странное наслажденіе.

— Я сейчасъ сниму съ себя нижнія юбки, чтобы ты ихъ надлъ… дуралей!.. Теб нужно было бы называтъея Маріей, какъ зовутъ твою замарашку невсту…

Ha двор раздался внезапно крикъ ужаса, содровождаемый грубыми раскатами хохота, Вслдъ затмъ послышалась шумная бготня, стукъ тлъ о стны, весь грохотъ, вызываемый опасностью и страхомъ.

Рафаэль моментально вскочилъ, не обращая вниманія на Маркезиту, которая упала на полъ. Въ ту же минуту въ залъ вбжали три двушки такъ стремительно, что уронили нсколько стульевъ. Поблвшія лица ихъ были покрыты смертельной блдностью, глаза расширились отъ ужаса; он наклонялись, точно хотли спрятаться подъ столъ.

Надсмотрщикъ вышелъ во дворъ. Посреди двора пыхтлъ быкъ, ворочая глаза на луну, какъ бы удивляясь, что находится на свобод.

Около его ногъ лежало растянувшись что-то блое, едва вырисовывая на земл маленькое туловище.

Изъ-подъ тни, бросаемой крышами, раздавались вдоль стнъ густой мужской смхъ и пронзительный женскій визгь.

Сеньоръ Пакорро, Орелъ, оставался сидть неподвижно на каменной скамь, наигрывая на гитар, съ спокойствіемъ глубочайшаго опьяннія, закаленнаго противъ всякаго рода сюрпризовъ.

— Бдняжка Мари-Крусъ, — всхлипывалъ Алкапарронъ. — Быкъ убьетъ ее. Онъ убьетъ ее!..

Надсмотрщикъ все понялъ… Вотъ такъ шутникъ сеньорито!.. Чтобы доставить сюрпризъ друзьямъ и посмяться надъ испугомъ женщинъ, онъ веллъ Сарандилья выпуститъ изъ скотнаго двора быка. Цыганка, настигнутая животнымъ, упала отъ страха въ обморокъ… Великолпнйшій кутежъ!..

VI

Цыганка Мари-Крусъ умирала. Объ этомъ Алкапарронъ своими всхлипываніями оповщалъ всхъ бывшихъ на мыз, не обрашая вниманія на протесты матери.

— Что ты знаешь, глупый? Другіе бывали

еще въ худшемъ положеніи, чмъ она, а ихъ спасала моя кума..

Но цыганъ, пренебрегая врой сеньоры Алкапаррона въ мудростть ея кумы, предчувствовалъ, съ ясновидніемъ любви, смертъ своей двоюродной сестры. И на мыз, и въ пол онъ разсказывалъ всмъ о происхожденіи ея болзни.

— Все проклятая шутка сеньорита! Бдняжечка всегда была хиленькая, всегда хворая, а внезапный ея испугъ передъ быкомъ окочательно ее убилъ. Пустъ бы Богъ послалъ…

Но почтеніе къ богатому, традиціонная покорность хозяину удержали на его устахъ цыганское проклятіе. Тотъ вщій воронъ, который, какъ онъ полагалъ, сзываетъ добрыхъ, когда котораго-нибудь изъ нихъ недостаетъ на кладбищ, должно бытъ, уже бдствуетъ, поглаживая клювомъ черныя крылья и готовясь къ карканію для вызова молодой цыганки. Ахъ, бдняжка, Мари-Крусъ! Лучшая изъ всей семьи!.. И чтобы больная не угадала его мыслей, онъ держался на нкоторомъ разстояніи, смотря на нее издали, не отваживаясь приблизиться къ тому углу людской, гд она лежала, растянувшись на цыновк изъ тростника, которую поденщики сострадательно уступили ей.

Сеньора Алкапаррона, увидавъ свою племянницу, два дня спустя посл ночного кутежа, въ жару и не имющей силъ идти въ поле, тотчасъ распознала болзнь съ своей опытностъю ворожеи и лкарки-колдуньи. Это внезалдый испугъ передъ быкомъ «вошелъ въ нее внутрь».

— У бдняжки, — говорила старуха, — были ея… словомъ, эти… извстные; а въ такомъ случа слдуетъ избгатъ испуга. Испорченная кровь бросилась ей на грудъ и душитъ ее. Воть почему она все проситъ пить, точно съ нея мало и цлой рки.

И вмсто всякаго лкарства, старуха, отправляясь со всей своей семьей на разсвт работать въ поле, ставила близъ лохмотьевъ постели кувшинъ, всегда полный водой.

Большую часть дня двушка проводила въ одиночеств, въ самомъ темномъ углу спальни поденщиковъ. Которая-нибудъ изъ дворнягъ, войдя по временамъ въ людскую, кружилась около больной съ глухимъ рычаніемъ, выражавшимъ ея изумленіе, и затмъ, посл подытки лизнуть блдное ея лицо, собака удалялась, отолкнутая безкровными, прозрачными, дтскими руками.

Въ полдень, когда солнечный лучъ проникалъ золотистой лентой въ полумракъ человческой конюшни, веселая муха долетала до темнаго угла, оживляя своимъ жужжаніемъ одиночество больной.

Иногда Сарандилья и его жена заходили провдать Мари-Крусъ.

— Бодрись, двушка; сегодня видъ у тебя лучше. Необходимо лишь одно, чтобы ты освободилась отъ всей этой дряни, которая бросилась теб на грудь.

Больная съ слабой улыбкой протягивала исхудалыя свои руки, чтобы взять кувшинъ, и пила, и пила, въ надежд, что вода потушитъ горячій и удушливый клубокъ, затруднявшій ея дыханіе, передавая всему тлу огонь лихорадки.

Когда солнечный лучъ исчезалъ, жужжаніе мухъ прекращалось и клочокъ неба, обрамленный дверью, принималъ нжный фіолетовый отнокъ, больная чувствовала радость. Это была для нея лучшая пора дня: скоро вернутся ея близкіе. И она улыбалась Алкапаррону и его братьямъ, которые садились на полъ полукругомъ, не говоря ни слова, и смотрли на нее вопросительно, точно желая уловить бглое здоровье. Каждый вечеръ по возвращеніи съ поля тетка ея первымъ дломъ спрашивала, не освободилась ли она отъ этого, ожидая, что у нея выйдетъ ртомъ гніеніе, испорченная кровь, которую внезапный испугъ накопилъ у нея въ груди.