Винный склад
Шрифт:
Единственная, ничего не вшая, была Мари-Крусъ, цыганка. Алкапарронъ длалъ ей знаки, вертясь, какъ собака, около стола. У бдняжки никогда нтъ аппетита!.. И съ цыганскюй ловкостъю онъ схватывалъ то, что тайкомъ передавала ему Мари-Крусъ. Потомъ онъ выходилъ на нсколько минутъ во дворъ, чтобы мгновенно проглотитъ полученное имъ, между тмъ какъ больная не переставала пить, восхищаясь господскимъ виномъ, какъ надболе изумительною стороной пиршества.
Рафаэлъ почти ничего не лъ, смущенный сосдствомъ Маркезиты. Его волновало прикосновеніе этого прекраснаго женскаго тла, созданнаго для любви, молодого, благоухающаго,
— Пей, Рафаэль! воодушевись! Смотри на моего-то, втюрившагося въ своихъ поселянокъ!
И она указывала на Луиса, который, привлеченный новизиой, забывалъ о ней, чтобы заняться своими сосдками, двумя поденщицами, являвшими собой очарованіе плохо мытой сельской красоты.
Было около полуночи, когда ужинъ кончился. Стало жарко въ зал и воздухъ сдлался удушливымъ. Сильныя испаренія пролитаго вина и опустошенныхъ блюдъ, отставленныхъ въ уголокъ, смшивались съ чадомъ отъ керосиновыхъ лампъ.
Двушки, покраснвъ отъ пищеваренія, дышали съ трудомъ и стали отпускать корсетики своихъ платьевъ, разстегивая грудь. Вдали отъ надзора манихеросовъ он, возбужденныя виномъ, забывали свою аффектированность лсныхъ двъ и съ неистовствомъ предавались веселью этого необычайнаго пиршества, которое какъ бы мгновеннымъ блескомъ молніи освтило ихъ темную и печальную жизнь.
Одна изъ двушекъ, разсердившись изъ-за стакана вина, разлитаго на ея платье, поднялась, угрожая, вцпиться въ другую своими ногтями. Он чувствовали на своемъ тл сжиманіе мужскихъ рукъ, и, улыбались съ какимъ-то блаженствомъ, точно впередъ оправдывая вс прикосновенія, которыя имъ пришлось бы испытать въ сладкой нг удовольствія. Дв сестрицы Моньотьесо, пьяныя и взбшенныя тмъ, что мужчины ухаживаютъ только за поденщицами, предложили раздть до нага Алкапаррона, чтобы подкидыватъ его вверхъ на одял; но цыганъ, всю жизнь свою спавшій одтымъ, убжалъ, дрожа за цыганское свое цломудріе.
Маркезита то и дло прижималась плотне къ Рафаэлю. Казалосъ, что весь пылъ ея организма сосредоточился на томъ боку, къ которому прикасался надсмотрщикъ. Принуждеяный пить бокалъ за бокаломъ, предлагаемые ему Маркезитой, онъ чувствовалъ, что пьянетъ, но нервнымъ опьяненіемъ, заставлявшимъ его опускать голову, сердито сдвигать брови и желать помриться силами съ однимъ изъ головорзовъ, сопровождавшихъ дона-Луиса.
Женская теплота этого нжнаго тла, ласкавшаго его своимъ прикосновеніемъ подъ столомъ, раздражала его, какъ опасность, которую трудно побдить.
Онъ много разъ собирался уйти, объясняя, что присутствіе его необходимо по хозяйству, но онъ чувствовалъ, что въ него, съ нервной силой, вцпиласъ ручка.
— Садись, воръ; если ты двинешься съ мста, я однимъ щипкомъ вырву теб душу изъ тла.
И столь же пьяная, какъ и остальныя, опирая на руку свою русую голову, Маркезита смотрла на него выпученными глазами, голубыми искренними глазами, которыхъ, казалось, никогда не омрачило ни единое облако порочныхъ помысловъ.
Луисъ, возбужденный восхищеніемъ двухъ двушекъ, своихъ сосдокъ, захотлъ показаться имъ во всемъ своемъ героическомъ блеск, и вдругъ плеснулъ
Наступило тяжелое молчаніе; но посл перваго движенія храбрецъ остался сидть на стул.
— Донъ-Луисъ, — сказалъ онъ заискивающимъ тономъ. — Вы единственный человкъ, который могъ такъ поступить со мной, оттого, что я считаю васъ за отца родного…
— А также и оттого, что я боле храбрый, чмъ ты!.. — воскликнулъ надменно сеньорито.
— Вы правы, — подтвердилъ головорзъ съ новой льстивой улыбкой.
Сеньорито провелъ своимъ взглядомъ тріумфатора по испуганнымъ двушкамъ, не привыкшимъ къ подобнаго рода сценамъ. Ага, он поняли теперь, какой чвловвъ передъ ними!..
Об Моньотьесо и ихъ отецъ, сопровождавшіе всюду дона-Луиса, зная наизустъ весь его репертуаръ, поспшили положить крикомъ и шумомъ конецъ этой сцен. Оле, вотъ такъ настоящій мужчина! Еще вина, еще!
И вс, вплоть до страшнаго головорза, выпили за здоровье сеньорито, въ тш время какъ онъ, точно его душило собственное величіе, снималъ съ себя сюртукъ и жилетъ, и, вставая изъ-за стола, взялъ за руки двухъ своихъ сосдокъ. Что он тутъ длають, тснясь кругомъ стола, устремляя взгляды другъ на друга? Во дворъ! Бгать, игратъ, веселиться при свт луны, разъ уже идеть кутежъ!..
И вс вышли вразсыпную, схватившись другъ за друга, задыхаясь оть опьяненія, стремясь скоре выйти на воздухъ. Многія изъ двушекъ, поднявшись со своихъ стулъевъ, шли шатаясь, прислонившись головой въ груди кого-нибудь изъ мужчинъ. Гитара сеньора Пакорро зазвенла печальной жалобой, ударившись о дверныя петли, точно выходъ изъ комнаты былъ тсенъ какъ для инструмента, тавъ и для Орла, несшаго его.
Рафаэлъ тоже собрался встать, но его снова удержала та же нервная ручка.
— Оставайся здсь, — приказала дочь маркиза, — за компанію со мной. Предоставь забавляться тому сброду… Но не бги же отъ меня, уродъ ты этакій; кажется, я на тебя навожу страхъ?…
Надсмотрщикъ, увидавъ себя свободнымъ отъ тснившихъ его сосдей, отодвинулъ свой стулъ. Но тло Маркезиты искало его, опиралось на него, и онъ не могъ освободиться отъ этого нжнаго бремени, какъ сильно онъ ни откидывался назадъ грудью.
На двор раздавался звонъ гитары сеньора Пакорро, и пвицы, охрипшія отъ вина, аккомпанировали его музык криками и хлопаньемъ въ ладоши. Поденщицы бгали поблизости отъ дверей, преслдуемыя мужчинами, смясь нервнымъ смхомъ, точно ихъ щекоталъ воздухъ тхъ, которые старались ихъ поймать. He трудно было угадать, что он прячутся въ конюшн, въ амбарахъ, въ кухн и во всхъ отдленіяхъ мызы, сообщавшихся съ дворомъ.
У опьянвшаго Рафаэля было лишь одно желаніе — освободиться отъ дерзкихъ рукъ Маркезиты, отъ тяжести ея тла, отъ всей этой искушающей обстановки противъ которой онъ защищался вяло, увренный въ томъ, что будетъ побжденъ.
Изумленный необычайностью приключенія, онъ молчалъ, сдерживаясь вслдствіе своего уваженія къ общественнымъ іерархіямъ. Дочь маркіиза де-Санъ-Діонисіо! Это-то и заставляло его сидть на своемъ стул, слабо защищаясъ отъ нападенія женщины, которую онъ могъ бы оттолкнуть, махнувъ лишь одной изъ своихъ рукъ. Наконецъ, онъ былъ вынужденъ сказать: