Винный склад
Шрифт:
У нихъ свой домъ въ город. He бродяги же Алкапарроны? Семья ихъ многочисленна и безконечна; отъ Кордовы и до Кадикса нтъ той лошадиной ярмарки, гд бы нельзя было встртить кого-либо изъ ихъ родственниковъ. Сами они бдные, но у нихъ есть родные, что могли бы съ ногъ до головы обложить ихъ червонцами; богатые цыгане, которые здятъ по дорогамъ съ слдующими за ними цлыми стадами лошадей и муловъ. Вс Алкапарроны любили Мари-Крусъ, больную дву съ нжными глазами: похороны ея будутъ королевскими, хотя жизнь ея и была жизнью вьючнаго животнаго.
— Идемъ, —
Обитатели людской одобрили мысль старухи съ эгоизмомъ усталости. Они не могутъ воскресить мертвую, и лучше, для спокойствія ихъ, чтобы эта шумная семья, мшающая имъ спать, удалилась бы.
Рафаэль вступился, предлагая имъ двуколку мызную. Дядя Сарандилья запряжетъ ее и мене чмъ въ полчаса они могутъ увезти трупъ въ Хересъ.
Старая Алкапаррона, увидавъ надсмотрщика, взволновалась и въ ея глазахъ засверкалъ огонь ненависти. Наконецъ-то она встртилась съ тмъ, на кого можетъ взвалить вину своего несчастія.
— Это ты, воръ? Ты врно доволенъ теперь, проклятый надсмотрщикъ. Посмотри-ка на бдняжку, которую ты убилъ.
Рафаэль отвтилъ неудачливо:
— Поменьше упрековъ и брани, тетка колдунья. Что же касается той ночи, вы боле виноваты, чмъ я.
Старуха хотла броситься на него съ адской радостъю, что нашелся тот., кого можно обвинить въ своемъ гор.
— Подлецъ… Ты, ты виноватъ во всемъ! Будь проклята твоя душа и душа разбойника господина твоего.
Но тутъ она нсколько поколебалась, словно раскаиваясь въ томъ, что прокляла сеньора, всегда уважаемаго людьми ея племени.
— Нтъ, не хозяина. Онъ молодой, богатый и у сеньоритъ нтъ другой обязаиности, кром развлеченій. Будь проклятъ ты, одинъ ты, притсняющій бдныхъ и слдящій за ихъ работой, точно они негры, ты, доставляющій двушекъ хозяевамъ, чтобы лучше скрывать свое воровство. He желаю ничего твоего: бери назадъ т пять червонцевъ, которые ты мн далъ; бери ихъ назадъ, воръ; вотъ они, негодяй.
И вырываясь изъ рукъ мужчинъ, державшихъ ее, чтобы она не бросилась на Рафаэля, она рылась въ своихъ тряпкахъ, отыскивая деньги, съ дланной поспшностью и твердымъ намреніемъ не найти ихъ. Но несмотря на это, ея поза была не мене драматична.
— Бери деньги, злая собака!.. Бери ихъ и пусть изъ каждой песеты родится для тебя несчастье и будетъ грызтъ теб сердце.
И она разжимала сжатыя руки, какъ будто бросая что-то на землю, хотя и ничего не бросала, сопровождая свои жесты гордыми взглядами, точно она дйствительно бросила червонцы на полъ.
Донъ-Фернандо вступился, вставъ между надсмотрщикомъ и старухой. Она довольно уже наговорила, пора ей замолчать.
Ho цыганка выказала еще большую наглость, увидавъ, что она защищена тломъ
— Пусть Богъ допуститъ, чтобы у тебя умеръ кто теб всего дороже… Пусть ты увидишь холодной и неподвижной, какъ мою бдняжку Мари-Кру, ту гаши, которую ты любилъ.
Надсмотрщикъ слушалъ ее до той поры съ презрительнымъ хладнокровіемъ, но когда прозвучали послднія ея слова, удерживать поденщикамъ пришлось уже его.
— Колдунья! — заревлъ онъ, — меня оскорбляй сколько хочешь, но не смй называть имени той особы, потому что я убью тебя!
И казалось, онъ былъ склоненъ убить ее, такъ что поденщики лишь только съ большими усиліями могли увести его изъ людской. Какъ можно обращать вниманіе на женщинъ?… Пусть онъ забудеть старуху, вдь она обезумла отъ горя. — А когда, побжденный словами Сальватьерра и толчками столькихъ рукъ, онъ переступилъ черезъ порогъ людской, онъ еще услышалъ пронзительный голосъ колдуньи, который, казалось, преслдовалъ его.
— Уходи, лживый человкъ и пусть Богъ накажетъ тебя, отнявъ у тебя гаши, ждущую на виноградник. Пустъ возьметъ ее у тебя изъ-подъ носа сеньорито… пусть донъ-Луисъ насладится ею, и ты узнай о томъ!
О, какое усиліе долженъ былъ сдлать надъ собой Рафаэль, чтобы не вернутъся назадъ и, не задушить старуху!..
Полчаса спуста Сарандилья подъхалъ на двуколк въ дверямъ людской, Хуанонъ и другіе товарищи обернули простыней трупъ, поднявъ его съ его ложа лохмотьевъ. Онъ былъ теперь легче, чмъ въ минуту смерти. Это было перышко или соломенка, по словамъ поденщиковъ. Казалось, что вмст съ жизнью улетучиласъ и вся матерія.
Двуколка двинулась въ путь, съ пронзительнымъ скрипомъ покачиваясь на своихъ осяхъ по неровностямъ дороги.
Сзади телги, соприкасаясь съ ней, шла старуха и ея младшія дти. А за ними шелъ Алкапарронъ рядомъ съ Сальватьеррой, пожелавшаго соеровождать до города этихъ бдныхъ людей.
У дверей людской скопились поденщики и въ черной ихъ масс сверкалъ огонекъ свчи. Вс съ безмолвнымъ вниманіемъ слдили за скрпомъ двуколки, не видной въ темнот, и за воплями цыганъ, раздававшихся въ тишин мертваго и синеватаго поля подъ холоднымъ блескомъ звздъ.
Алкапарронъ чувствовалъ нкоторую гордость, идя рядомъ съ этимъ человкомъ, о которомъ везд было столько толковъ. Они вышли уже на большую дорогу: на ея блой полос выдлялся силуэтъ двуколки, отъ которой, въ ночномъ безмолвіи, распространялось тихое позвякиваніе бубенчиковъ и стенанія семьи, шедшей позади нея.
Цыганъ вздыхалъ, словно эхо того горя, которое ревло впереди нeго, и въ тоже время говорилъ съ Сальватьеррой о своей дорогой умершей.
— Она была самой лучшей изъ семьи, сеньоръ… и поэтому она ушла. Хорошіе живутъ недолго. Вотъ двоюродныя мои сестры, Алкапарроны, он безчестье семьи, и величайшія плутовки, — a y нихъ червонцы цлыми пригорошнями, и у нихъ есть и кареты, и газеты говорятъ о нихъ, а бдняжка Мари-Кру, которая была лучше пшеничной муки, умираетъ посл жизни тяжелаго труда.