Винный склад

Бласко Висенте Ибаньес

Старикъ, казалось, чуялъ катастрофу, но смотрлъ на приближеніе ея съ эгоистическимъ спокойствіемъ, такъ какъ двое людей, которымъ была отдана его любовь, находились вдали.

Сынъ его ухалъ въ Малагу, по порученію своего принципала, въ качеств довреннаго лица, по длу одного банкротства, и находился тамъ, занятый пересмотромъ счетовъ и спорами съ друтми кредиторами. Пусть бы онъ не возвращался годъ! Сеньоръ Ферминъ боялся, чтобы вернувшись въ Хересъ, онъ не скомпрометировалъ бы себя, покровительствуя забастовщикамъ, побужденный къ тому наставленіемъ своего учителя Сальватьерры, привлекавшимъ его на сторону уничиженныхъ и мятежниковъ. Что

же касается дона-Фернандо, уже долгіе дни онъ выбылъ изъ Хереса подъ охраной жандармеріи.

Когда началась забастовка, богатые дали ему косвенно знать, это ему необходимо какъ можно скорй удалиться изъ всей губерніи. Онъ одинъ отвтственъ за все то, что происходитъ. Его присутствіе возбуждаетъ рабочій народъ, длая его столь же дерзкимъ и мятежнымъ, какъ во времена «Черной руки». Главные агитаторы рабочихъ союзовъ, относившіеся съ благоговніемъ къ революціонеру, просили его бжать, одпасаясь за его жизнь. Указанія власть имущихъ равнялись угроз смерти. Рабочіе, привыкшіе въ репрессіямъ и насилію, дрожали за Сальватьерру. Быть можетъ его убьютъ гд-нибудь ночью на улиц, такъ что правосудіе никогда не откроетъ убійцу. Могло случиться, что власть, пользуясь далекими загородными экскурсіями Салъватьерры, подвергнетъ его смертельнымъ пыткамъ, или упразднитъ палочными ударами, какъ это длалось не разъ съ другими, боле незначительными людьми, чмъ онъ.

Но донъ-Фернандо отвчалъ на эти совты упорнымъ отказомъ. Онъ здсь по своему желанію и останется здсь… Наконецъ власти открыли одинъ изъ многихъ судебныхъ процессовъ, еще подлежащихъ разбирательству за его пропаганду соціальной революціи, судья вызвалъ его въ Мадридъ, и донъ-Фернандо былъ силой вынужденъ предпринять путешествіе въ сопровожденіи жандармовъ, словно ему на роду было написано путешествовать всегда между двумя ружьями.

Сеньоръ Ферминъ радовался такому ршенію вопроса. Пусть бы Сальватьерру держали подольше въ Мадрид! Пусть бы онъ вернулся не раньше, какъ черезъ годъ! Онъ зналъ дона-Фернандо, и былъ увренъ, что, еслибъ онъ остался въ Херес, не замедлилъ бы вскор послдовать взрывъ возстанія голодныхъ, за которымъ вслдъ явилась бы жестокая репрессія, и для дона-Фернандо тюрьма быть можетъ на всю жизнь.

— Это кончится кровью, сеньорито, — продолжалъ приказчикъ.

— До сихъ поръ бастуютъ одни лишь виноградари, но подумайте о томъ, милость ваша, что теперь какъ разъ самый тяжелый мсяцъ для полевыхъ работниковъ. Везд кончена молотьба, а пока еще начнется посвъ тысячи и тысячи поденщиковъ со скрещенными руками готовы плясать подъ какую угодно дудку. Сеньорито увидитъ, что они и т и другіе — не замедлятъ соединиться и тогда пойдетъ исторія. На мызахъ начались уже пожары сноваловъ, а виновники ихъ такъ и остаются не раскрытыми.

Дюпонъ воспламенялся. Тмъ лучше: пусть они соединяются вс, пусть скоре возстаютъ, чтобы проучить ихъ и принудить вернуться къ повиновенію и спокойствію. Онъ желаетъ мятежа и столкновенія еще сильне, чмъ работники.

Приказчикъ, удивленный его словами, качалъ головой.

— Плохо, очень плохо, сеньорито. Миръ съ кровью — плохой миръ. Лучше сговориться по хорошему. Пусть вритъ его милость старику, который самъ былъ очевидцемъ пронунсіамента и революціи.

Въ другія утра, когда Луисъ Дюпонъ не чувотвовалъ желанія бесдоватъ съ приказчикомъ, онъ шелъ въ домъ, отыскивая Марію де-ла-Лусъ, работавшую въ кухн.

Веселость двушки, свжесть этой здоровой смуглянки вызывали въ Сеньорито нкоторое волненіе. Добровольное цломудріе,

хранимое имъ въ уединеніи своемъ, значительно увеличивало въ его глазахъ прелести поселянки. Онъ всегда чувствовалъ нкоторое расположеніе къ двушк, встрчая въ ней хотя и скромныя, но пикантныя и здоровыя прелести, словно благоуханье полевыхъ травъ. Теперь же, въ его уединеніи, Марія де-ла-Лусъ казалась ему превосходящей Маркезиту и всхъ пвичекъ и веселящихся двушекъ Хереса.

Но Луисъ сдерживалъ свои порывы и скрывалъ ихъ подъ личиной искренняго доврія, воспоминанія дтскаго братанія. Когда онъ позволялъ себ какую-нибудь дерзость, возмущавшую двушку, тотчасъ же онъ прибгалъ къ воспоминанію дтскихъ лтъ. Вдь они все равно, что братъ и сестра? Вдь они росли вмст?…

…Ей не слдуетъ видть въ немъ сеньорито, хозяина своего жениха. Онъ для нея то же, что и брать ея Ферминъ: она должна смотрть на него, какъ на члена семьи.

Луисъ боялся скомпрометировать себя какой-нибудь дерзкой выходкой въ этомъ дом, принадлежавшемъ его строгому двоюродному брату. Что сказалъ бы Пабло, изъ уваженія къ отцу своему смотрвшій на приказчика и его семью, какъ на смиренное продолженіе собственной своей семьи? Къ тому же, знаменитый ночной кутежъ въ Матансуэл причинилъ ему немалый вредъ и онъ не желалъ скомпрометировать другимъ скандаломъ только что зарождающуюся свою славу серьезнаго человка. Это была причина его робости съ многими сборщицами винограда, которыя ему нравились, и онъ ограничивалъ свои удовольствія интелектуальнымъ развратомъ, напаивая двушекъ по ночамъ, чтобы видть ихъ веселыми, безъ предубжденій стыдливости, болтающими другъ съ другомъ, щиплющими и преслдующими другъ друга, точно он были одн.

Съ Маріей де-ла-Лусъ онъ также велъ себя очень осгорожно. Онъ не могъ ее видть, не обдавая цлымъ потокомъ похвалъ за ея красоту и веселость. Но это не пугало двушку, привыкшую къ шумному взрыву мстной галантности.

— Спасибо, Луисъ, — говорила она смясь. — Что за разлюбезный сеньорито! Если ты будешь продолжать такимъ образомъ, я влюблюсь въ тебя и мы кончимъ темъ, что убжимъ вмст.

Иногда Дюпонъ, подъ вліяніемъ уединенія, подстрекающаго къ наибольшей смлости, а также аромата двственнаго тла, которое, казалось, курилось жизнью въ часы дневного жара, — позволялъ себ увлечься своими инстинктами и коварно прикасался руками къ этому тлу.

Двушка вскакивала, сдвинувъ брови и сурово сжавъ губы.

— Прочь руки, Луисъ, это что такое, сеньорито? Кушай пряники съ другой, а я угощу тебя пощечиной, которую услышатъ даже въ Херес.

Враждебнымъ своимъ жестомъ и угрожающей рукой она показывала твердое свое намреніе дать эту сказочную пощечину. Въ этакія минуты онъ указывалъ, въ вид извиненія, на воспоминанія дтства.

— Но, глупышка ты, злюка этакая? Вдь я безъ всякаго дурного намренія; только чтобы пошутить, чтобъ посмотрть на миленькую твою мордочку, когда ты сердишься!.. Ты знаешь, что я теб брать. Ферминъ и я — одно и то же.

Лицо двушки, какъ будто, прояснялось, но враждебный жестъ ея не исчезалъ.

— Хорошо; только пусть братъ держитъ руки тамъ, гд слдуетъ. Языкомъ болтай что хочешь, но если ты выпустишь когти, дитя, доставай себ другую физіономію, потому что эту я расшибу однимъ ударомъ.

— Оле, веселыя вояки! — восклицалъ сеньорито. — Такой нравится мн моя двочка! Отважной, смлой и сердитой!..

Когда Рафаэль прізжалъ въ Марчамало, Сеньорито не отказывался отъ безпрерывнаго восхваленія Маріи де-ла-Лусъ.