Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина?

Иванов Сергей Аркадьевич

Если Никита Пафлагон еще подчеркивает чудесный характер миссионерских побед, одержанных апостолами, то в синаксарном изложении апостольство предстает как тяжкий труд. Так, Андрей «передвигался вовсе не так, как движется слово, — но каждый день подвергаясь множеству трудностей Л имея дело со множеством препятствий» [652] .

Пожалуй, наиболее заметен поворот византийцев к миссионерству на примере метафрасговского Жития апостола фомы. Все ранние версии его деяний восходили к каким-то гносгическим сочинениям — в них много (и вразрез с официальным учением церкви) говорилось о вреде брака, остроумно описывались чудеса и превращения, но о проблемах миссии как таковых упоминалось в одной лишь фразе, где Фома жаловался, что, будучи иудеем, он не может проповедовать индам (ф. выше, с. 29). Как ему удалось разрешить свои затруднения, в деяниях не пояснялось. Но вот когда Симеон Метафрасг взялся написать комментарий к деяниям Фомы [653] , на первый план вышли именно миссионерские проблемы: «Фома был послан в Индию, которая была совершенно варварской… Там жил народ… по большей части голый, который проводил жизнь в горах наподобие диких зверей. По этой причине солнечные лучи сильнее входят в поверхность их тел, делают их черными и страшными на вид. Поклонялись же они рукотворным идолам… Ведь то, что укоренено в течение длительного времени, превращается в привычку, более сильную, чем [доводы] разума. Вступив в такую вот страну, великий апостол не стал вести себя надменно и вызывающе, не стал разговаривать высокопарно и хвастливо и не сделал ничего иного, что выглядело бы высокомерным, несносным и самодовольным… С грязными волосами, с бледным лицом, весь сухой и тощий… одетый в грязный поношенный плащ, он настроил себя… на кроткое и смиренное поведение… [Фома] не тотчас принялся обличать их, не стал ни в чем упрекать, решил не пользоваться таким снадобьем, как суровость. Ведь он знал: то, что укреплено в наших душах долгой Привычкой, нелегко поддается уничтожению, но скорее изменяется под воздействием убеждения, нежели силы. Поэтому он больше прибегал к мягкости, добрым нравам и приятным словам… он являлся им не с высокомерием и напыщенностью, не с велеречием, но с делами и знамениями… Итак инды, подвигнутые восхищением, принялись расспрашивать кто

он, какого рода, какая у него вера и чего он хочет. [Фома] же… мягко и скромно отвечал, что родом он иудей, ничтожный ученик Моисея, того самого, что беседовал с Богом, а кроме того, он ученик Христа, Сына Божьего… и что те, кто поверят, станут причастниками неиссякаемых благ… Народ индов этими и многими другими боговдохновенными словами был введен в таинства; в их душах угнездилось семя Слова. (…) Затем они постепенно (paulatim) были отвращены возлияний идолам… пришли к истинной вере и, преображенные апостольскими поучениями, благодаря крещению приобщились ко Христу. Эта проповедь так [распространилась], что достигла даже самого царя, хотя и не проникла глубоко в его сознание… Благодаря Фоме даже варварские народы Индии выучили ту дорогу, что ведет на небо; те, чьи тела были вычернены солнечными лучами, приобрели светлые души… под лучами истинного солнца» [654] . Под пером Метафраста Фома из экстравагантного колдуна, каким он был в раннем своем Житии, превратился в скромного труженикамиссионера. В тексте «комментария» явно различима подспудная полемика с теми, кто является к варварам, не скрывая своего к ним презрения. Важно, что идеальный миссионер, с точки зрения Метафрасга, действует не наскоком, а постепенно, не силой, а убеждением; разбирается в местной специфике и ведет свою пропаганду «снизу» — местный правитель узнаёт о ней позже других, тогда как в древних «деяниях» только правители и оказываются объектом миссии. Заметим, наконец, что если Златоуст считал, будто «Фома крещением выбелил эфиопов » [655] , то у Метафрасга они остаются столь же черными, как и раньше, но это не мешает сиять их душе!

652

Ibid., col. 265—266. Кстати, в сер. X в. появляется еще один энкомий апостолу Андрею, принадлежащий перу Арсения, епископа Керкирского (BHG, 105).

653

К сожалению, греческий оригинал остается неопубликованным, так что мы вынуждены опираться на латинский перевод.

654

Metaphrasti « Commentarius rerum gestarum sancti et glonosi Apostoli Thomae», PG. Vol. 116 (1864), col. 563—566.

655

Ioannis Chrysostomi «In XII apostolos», PG. Vol. 59 (1859), col. 495.

Уже не раз упоминавшаяся выше легенда о херсонских мучениках (см. с. 82) тоже дошла до нас в изложении источников X в., но в Синаксаре и в Менологии она выглядит немного по–разному. Согласно первому из этих памятников, иерусалимский епископ Хермон «разослал по различным племенам епископов, дабы по–апостольски благовествовать слово и возвещать о Христе » [656] . В Менологии же его инициатива объяснена тем, что Диоклетиановы гонения поставили все стадо Христово под угрозу полного исчезновения с лица земли [657] , таким образом, в Синаксаре Хермону приписан скорее миссионерский жар, а в Менологии — скорее защитная реакция.

656

Synaxanum, col. 514.

657

Menologii, vol. I, p. 198.

В Македонскую эпоху получает некоторое развитие и другой хорошо известный нам сюжет: миссионерство Иоанна Златоуста; в его метафрасговом Житии заимствованный у Феодорита рассказ расцвечен характерными эпитетами: «Узнав, что кельты уловлены в арианскую сеть, он… хитро и изобретательно (… ) привел их к здравой вере» [658] .

Перемена в отношении византийцев к миссионерству заметна на примере императора Константина Багрянородного. Дело не столько в том, что он, как утверждает русская летопись, крестил княгиню Ольгу (это как раз весьма сомнительно — ср. с. 211), сколько в вещах куда менее броских, но в каком-то смысле более весомых. Например, в похвальном слове на перенесение в Константинополь мощей Иоанна Златоуста венценосный панегирист принимается вопреки всей предшествующей традиции убеждать слушателя, будто Хрисостом занимался в ссылке миссионерством: «[Святого сослали в] Питиунт — это самый дальний наш предел, места невзрачные и гибельные, находившиеся во власти неверия в Бога, придерживавшиеся нелепых верований, по своей неученосги поклонявшиеся солнцу и огню и воздававшие божеские почести другим ложным идолам. Сей великий и воистину божественный муж, преисполненный богомудрости и веры, своими наставлениями быстро сделал всех тамошних жителей сынами света через повторное рождение при посредстве воды и духа; а своим поучением, утоляющим духовные глад и жажду (святой) превратил людей, что раньше были негодными и нечестивыми, в добрых и благочестивых» [659] . Хотя ПсевдоГеоргий Александрийский (см. с. 67), на которого опирался Константин, и говорит о миссионерстве Златоуста в эпоху его епископства [660] , никаких сведений о том, что святой занимался этим в ссылке, мы у Псевдо–Георгия не найдем. Тем самым, перед нами — плод позднейшей фантазии, основанной на презумпции того, что столь великий светоч христианства как Златоуст, оказавшись среди варваров, просто не мог не заняться их духовным просвещением.

658

«Vita s. Ioannis Chrysostomi», PG. Vol. 114 (1864), col. 1096.

659

« », , . 1 (1925), . 308.37—309.7.

660

См.: Douze recits byzantins sur saint Jean Ckrysostome/ Par F. Halkin [Subsidia hagiographica, N 60] (Bruxelles, 1977), p. 136, 174 etc.

2

Убежденность византийцев в том, что варварская природа противоположна христианству, никуда не исчезла и в X в. Варварский образ жизни кажется Феодору Дафнопату в его «Слове на мир с болгарами» 927 г. препятствием крещению: «[Болгары] уже стали детьми Бога нашего и отучились от жизни в повозках и от кочевки , а научились вместо этого Христову Евангелию» [661] . А в Метафрасговом Житии Никиты Готского постоянно подчеркивается, что тот «не был готом ни по жизни [своей], ни по нраву, ни по вере», что «его образ мыслей победил его рождение, любовь ко Христу — варварскую веру, склонность к добродетелям — готскую необузданность и дикость » [662] . Подобное отношение к делу приводило к тому, что даже внутри Империи в X в. еще оставалось много некрещеных славянских племен, например, милинги в Пелопоннесе. Знаменитый миссионер Никон «Метаноите» (см. о нем с. 196), путешествуя по этому полуострову, даже и не думал посещать их — он ходил лишь по греческим районам. Святой считал своей задачей не столько крестить варваров, сколько восстанавливать потускневшее благочестие самих ромеев [663] . Что же касается милингов, то они сумели привлечь к себе лишь посмертное внимание святого, когда совершили грабительский набег на его монастырь. Тогда Никон с небес наслал на них порчу «и с тех пор немалый страх обуял из-за этого случая всех их друзей и соотечественников. Эта варварская и неукротимая порода, забыв о своей, можно сказать, естественной дикости (.·· ), обещала каждый год приносить сему божьему монастырю свечи и фимиам и сколько есть сил воздавать почести святому» [664] .

661

R. Jenkins, «The Peace With Bulgaria (927) Celebrated by Theodore Daphnopates», Polychronion (Heidelberg, 1966) [repr.: Studies on Byzantine History of the 9 ^th and 10 ^th Centmies (London, 1970)], p. 290—291.

662

«Martyrium Nicetae Gotthi», PG. Vol. 115 (1864), col. 705.

663

M. Dunn, «Evangelisation or Repentance?», Renaissance and Renewal in Christian History (Oxford, 1977), p. 82—83.

664

(см. прим. 68), . 202.

Таким образом, даже и в X в. идея миссионерства не приобрела в Империи всеобъемлющего характера. Кроме того, она по–прежнему была окрашена в чисто византийский флер. Вот, к примеру, Симеон Логофет в своей Хронике повторяет ставшую уже давно клишированной фразу о том, что в правление Константина Великого «многие народы приняли христианство, вроде кельтов и западных галатов, но также и внутренние инды…». Но вслед за этим банальным утверждением он вдруг прибавляет фразу от себя, и фраза эта звучит весьма странно: «Константинополь отправляет к ним епископов, как для исследования земель, так и чтобы проповедовать веру ( , )» [665] . Из этого пассажа следует, что первой обязанностью миссионера была политическая разведка.

665

Leonis Grammatici Chronographia / Ed. I. Bekker (Bonnae, 1842), p. 89.

3

Выше шла речь о «миссионерских» настроениях императора Константина Багрянородного. Но гораздо больше было в этом правителе традиционного имперского отношения к варварам.

Дело не в том, что он привнес в это отношение чтото особенное — просто именно от времени его правления дошла основная масса текстов, характеризующих позицию имперской власти. Желание поразить варваров роскошью парадного богослужения в храме Св. Софии — наиболее «миссионерская» из всех деталей приема иностранных посольств в Константинополе. Нет сомнений, что варварских посланцев и языческих правителей действительно приводили в этот храм, Дабы поразить их воображение и склонить к крещению. Обратим внимание на то место из сочинения Константина «Об Управлении империей», где венценосный писатель дает советы сыну, как следует отвергать разнообразные просьбы варварских посланцев. «Если потребуют когда-либо и попросят либо хазары, либо турки, либо также росы, или какой иной народ из северных и скифских — а подобное случается частенько послать им что-нибудь из царских одеяний… тебе нужно отвечать так: «Когда Бог сделал василевсом Константина Великого… Он послал ему через ангела эти мантии… и повелел ему положить их в великой… церкви… Св. Софии, и не каждый день облачаться в них… Они подвешены над святым престо· лом в алтаре этого самого храма. Прочие же царские одеяния… положены поверх святого сего престола… Мало того, есть и заклятье… василевса Константина, начертанное на… престоле Божьей церкви, как повелел ему Бог через ангела…“» [666] . Далее Константин Багрянородный советует кивать на завещание Константина Великого и в случае иных варварских запросов, будь то о «греческом огне» или о браке с византийской принцессой, но нас интересует вышепроцитированный и в каком-то смысле самый дерзкий из предлагаемых обманов: в случае, если варвары возмечтают получить в подарок императорские одеяния и венцы, Константин кощунственным образом предлагает объявить эти обычные предметы, хранящиеся в дворцовом гардеробе, — священными и принадлежащими храму Св. Софии. Выдуманная императором отговорка предполагает, что варвары, просящие о таких подарках, бывали в Великой Церкви и видели те воздуси и напрестольные покрывала, на которые, видимо, и предлагает ссылаться Константин как на царские одежды. Теперь обратим внимание на то, что все вышеупомянутые речи император советует обращать к послам нехристианских народов (а хазары, большинство венгров и руссы к моменту написания труда все были некрещеными). Про них василевс точно знает, что они бывали в Св. Софии. Почему? Видимо, как раз потому, что их водили туда с миссионерскими целями. Однако самое интересное состоит в том, что Константин в своем обширном сочинении ни единым словом не упоминает об этой,воспитательной функции приема варваров в столице. Еговолнует лишь одно: как избавляться от неприятных последствий подобных визитов. Миссионерская составляющая и педагогический эффект экскурсий в Св. Софию не подлежат сомнению, и все это замечательно отражено как в русской летописи, так и в анонимном сочинении о крещении Руси (сМ· ниже, с. 216). Но греков-то волнует другое: как бы варвары не завладели тем, что им не положено!

666

Константин, с. 54—56.

Эти два дискурса — имперский и миссионерский — в реальной жизни сосуществовали, но в пространстве одного текста они не могли ужиться вместе: если варвары так жадны и коварны, как их описывает Константин, то принимать таких в православие как-то даже неловко. Одно дело — абстрактные «языцы» и совсем другое — конкретные варвары. В сочинении Константина «О церемониях» приводится следующее славословие в адрес Бога: «Он просветил народы … прославил победами благодетелей–императоров, а длани их подчиняет варваров» [667] — с риторической точки зрения тут нет противоречия. В другом месте того же сочинения приведены песнопения, которые должны были исполняться партией венетов при праздновании Пятидесятницы: «Бог, умерив языкообразными явлениями пламени безбожие языцев, обещает через вас, о храбрейшие владыки , повоевать и уничтожить языческое безбожие. Такой-то (здесь должно быть вставлено имя правящего императора. — С. И.), радость и возрождение ромеев, заставит иноязычных стать [нам] одноязычными по вере » [668] . В этом пассаже весьма интересно все словоупотребление: император должен добиться того самого результата, которого вроде бы уже добился Бог, этот результат даже выражен одним и тем же словом ; кроме того, ему положено «воевать», но не с самими язычниками, а с их безбожием — однако слово произнесено; «иноязычных» следует «притащить» к истинной вере, но при этом «одноязычными» с ромеями они станут лишь в отношении веры, но не языка — а впрочем, не даром же язык здесь все-таки упомянут!

667

Constantini Porphyrogeniti De caenmoniis (см. прим. 40), p. 54.

668

Ibid., p. 59.17—22.

I. Византия и крещение Руси

1

После разобранных выше (см. с. 169 ел.) свидетельств о первоначальном крещении Руси в 60–х гг. IX в. — в показаниях источников наступает длительный перерыв. Единствен, ный памятник, где описана хрисгианизаторская политика в отношении Руси, это «Повесть временных лет». Там под 912 г. рассказывается, что после заключения мира «царь же Леонъ почти послы рускые дарами… и присгави к ним мужи свои показати им церковную красоту… и страсти Господня… и мощи святых, учаще я к вере своей и показующе им исгиную веру» (. П ВА, с. 20). Хотя данный рассказ и содержит анахронизмы, позволяющие датировать его составление началом XII в. [669] , его основа вполне могла отражать практику X в. Однако о реакции послов летопись ничего не сообщает. Вели греки в этот период какую-либо миссию на самой Руси или нет— неизвестно. Все наши данные на сей счет носят косвенный характер. Во–первых, остров Хортица на Днепре назван в сочинении Константина Багрянородного «Об управлении империей», написанном в начале 950–х гг., островом св. Григория. Император пишет, что руссы совершали на этом острове свои языческие жертвоприношения — но при этом он все равно носит в тексте христианское имя [670] . Если считать, что так называли остров сами язычники–руссы, то это свидетельствовало бы о наличии там христианского святилища в честь святого Григория. Однако не менее вероятно, что номенклатура это не местная, а греческая, например, херсонская.

669

J. Wortley, С. Zuckerman, «The Relics of Our Lord’s Passion in the Russian Primary Chronicle», BB (в печати).

670

Константин, с. 48.72, ср. 327, ср.: Hongimann,Studies, p. 132; Г. Г. Литаврин, «Византия и Древняя Русь в концеIX-X в.», Он же, Византия и славяне (Санкт–Петербург, 1999), с. 422—424.

Во–вторых, в свите Ольги в Царьград прибыл некий «поп Григорий». Иные исследователи считают [671] , что он был духовником княгини, которая, следовательно, успела креститься до своего визита. Однако Григорий по занимаемому им невысокому статусу не мог быть личным священником самой Ольги — скорее ему надлежало окормлять тех христиан, которые находились в ее посольстве [672] . Итак, некоторые следы византийского христианства прослеживаются на Руси уже к середине X в.

671

Г. Острогорский, «Византия и киевская княгиня Ольга», То Honor Roman Jakobson (The Hague — Paris, 1967); Л. Мюллер, «Рассказ «Повести временных лет«955 г. о крещении Ольги», Он же, Понять Россию: историко–культурные исследования (Москва, 2000), с. 57.

672

Г. Г. Литаврин, «Состав посольства Ольги в Константинополе и «дары«императора», Византийские очерки(Москва, 1982),с. 84— S6·

Первыми развернутыми свидетельствами являются рас сказырусской летописи и византийского хрониста Скилицы (XI в.) о крещении княгини Ольги, которое случилось то ли в 954—955 г. [673] , то ли в 957 г. [674] У Скилицы этот рассказ помещен в тот же контекст, что и о крещении венгерских князей рулчу и Дюлы (см. с. 191). Потому-то хронист и начинает свое краткое сообщение об этом с союза «и»: «И жена русского князя, некогда нападавшего с флотом на ромеев, по имени Эльга, после смерти своего мужа приехала в Константинополь. Крестившись и выказав искреннюю приверженность вере, она была осыпана почестями за свою приверженность и отправилась домой» [675] . Особенности ритуала, по которому была крещена варварская правительница, описаны в русской летописи: Ольга «просвещена же бывши, радовашеся душею и теломъ. И поучи ю патреархъ о вере, и рече ей: «Благословена ты в женах руских, яко возлюби светъ, а тьму осгави. Благословити тя хотять сынове рустии и в последний родъ внукъ твоих». И заповеда ей о церковномъ уставе, о молитве и о посте, о милостыни и о въздержаньи тела чиста. Она же, поклонивши главу, сгояше, аки губа напаяема, внимающи ученья. И поклонившися патреарху, глаголющи: «Молитвами твоими, владыко, да схранена буду от сети неприязньны“. Бе же речено имя ей во крещеньи Олена… И благослови ю патреархъ, и отпусти ю» [676] . В действительности мы не знаем наверняка, не только когда, но и где именно крестилась Ольга. Возможно, данный летописный рассказ — не более чем описание обычной практики, но он ценен для нас и в таком случае. Как бы то ни было, не вызывает сомнений, что княгиня обратилась именно в греческое православие: креЩальное имя Елена было наречено ей в честь императрицы, супруги Константина VII, которая стала ее духовной матерью. (Об этом обычае см. с. 73.).

673

Г. Г. Литаврин, «К вопросу об обстоятельствах, месте и времени крещения княгини Ольги», Он же, Византия и славяне (СанктПетербург, 1999), с. 435—436.

674

Назаренко, Давняя Русь, с. 285—286. Там же обстоятельно ра-3°браны и другие гипотезы о времени и месте крещения Ольги, с. 219—310.

675

Scylitzas, р. 240.77—81.

676

ПВЛ, с. 29.