Во имя отца и сына
Шрифт:
– А толку что?
– вспылил Алексей Васильевич, не отрывая взгляд от Глебова.
– Что толку-то? Кажется, Голсуорси сказал, что ничто так не способствует популярности, как нападки газет. Его критикуют, потом переиздают, ругают снова, а затем хвалят, экранизируют, инсценируют, транслируют по радио и телевидению. Все его же, Артура Воздвиженского. А вас? Вот вы попробуйте напишите патриотическую вещь, отнесите в кино или в театр, а я посмотрю, как она там пройдет.
– Ну а если это будет талантливая вещь?
– А вам будут говорить, что она бездарная. Попробуйте поспорьте. Даже если гениальная,
Глебов это и сам знал. Работая в райкоме партии, он сталкивался с подобными фактами. Горько было слушать Посадова, человека прямого и слишком резкого в суждениях, высказывавшего свое мнение с душевной болью. Сегодняшний вечер поэзии окончательно укрепил Емельяна в том, что идеологическую работу надо ставить на первый план. "На первый план, - мысленно повторил он и подумал: - А ведь найдутся такие, которые скажут мне с начальственным упреком, что, дескать, производственный план - это святая святых всей твоей деятельности". Но Глебов всегда был тверд в своих убеждениях, тверд и последователен. В райкоме некоторые считали эту черту характера "отсутствием гибкости" и упрямством. Поэтому ему понравилось, что Посадов говорит и мыслит так же, как и он, Емельян Глебов. Слушая Алексея Васильевича, секретарь парткома прикидывал, как лучше использовать большой житейский опыт этого человека для общего дела, и вдруг представил себе такую картину. После выступления Капарулиной и Воздвиженского поднимается на сцену Посадов и говорит могучим баритоном: "А теперь, друзья мои, я прочту вам стихи иных поэтов, о которых не трезвонит критика. В лучшем случае, обходит молчанием, иногда походя лягает". И прочел бы стихи наподобие тех, которые цитировал час назад, прогремел бы на весь зал набатным колоколом! Это было бы здорово!.. А! Подумав об этом, Глебов сказал:
– Я хотел поговорить с вами, Алексей Васильевич, насчет нашего народного театра.
– А что ж тут говорить, - поспешно отозвался Посадов.
– Дело ясное, так сказать, причины налицо. Поставили мы три спектакля. На энтузиазме. Сыграли по два раза. Вот и все. Овчинка выделки не стоит. На подготовку спектакля уходит масса времени, сил, энергии. Репетируешь месяцами, а играешь два раза. Ну куда ж такая расточительность!
– Нерентабельно, как у нас говорят?
– Вот именно, - подтвердил Посадов.
– Ну, а если развесить афиши по городу, давать спектакли не только для своих, заводских, а для всех желающих?
– предложил Емельян.
– Вряд ли поможет, - усомнился Посадов.
– Столичный зритель набалованный, он так рассуждает: вот еще, какой-то самодеятельный, стоит ли тратить время и деньги, лучше схожу в кино или посижу у телевизора, сэкономлю рупь. Или пойду футбол смотреть. Там много думать не надо. Ори во всю глотку, свисти что есть духу, топай ногами, тряси кулаками. Словом, давай волю необузданным инстинктам далеких предков.
Глебов не был болельщиком, однако не разделял взглядов Посадова на футбол. Спорить же не стал.
– А если для затравки пустить несколько спектаклей бесплатно?
– предложил Глебов.
– Или, скажем, не зрителя к себе вызывать, а самим идти к зрителю, выступать в клубах и Дворцах культуры других заводов. В Москве таких наберется не один десяток.
–
– А мне нужна конкретная помощь. Средства нужны.
– Найдем, - пообещал Глебов.
– Что еще?
– Для начала хватит.
Трое юношей и две девушки возвращались из Дворца культуры домой. На улицу вышли все разом. Остановились ненадолго, пожав на прощание друг другу руки. Закуривая сигарету, Коля Лугов хмуро сказал:
– Я все думаю, где мы с ним встречались? Ну такое знакомое лицо, что…
– Чье лицо?
– перебил Саша.
– Да этого, секретаря парткома, Глебова.
– Вчера в цехе виделись, - напомнил Саша.
– Вспомни. Склероз?
– Не-ет, где-то раньше, - не согласился Коля.
– Я начинаю околевать, - поежилась Вероника.
– Коля, не околевай нас, - скаламбурил Саша.
– Итак, кто куда?
– спросил Коля.
– Нам с Сашей по пути, - отозвалась Вероника и крепко взяла Сашу под руку. Делая вид, что ей холодно, она прижалась к нему.
– Нам налево, - объявил Саша, поднимая цигейковый шалевый воротник и по-черепашьи втягивая в него голову: он зимой и летом ходил без головного убора.
– В таком случае нам с Юлей направо, - неуверенно произнес Роман Архипов, восхищенно глядя на Юлю.
– Что ж остается мне?
– проронил Коля.
– Единственное: идти прямо, только прямо. Мой путь ровный, как штык…
– Или как характер Алексея Васильевича, - вставил Саша и попрощался: - Покедова, мальчики. До завтра.
Когда все разошлись, Вероника сунула свою руку в карман Сашиного короткого полупальто и, сжимая его теплую руку, заметила:
– Ворчун твой Алексей Васильевич. Ворчит, ворчит, как старый дед, всем недоволен, все ему не так. И во всем винит молодежь. Допотопный он какой-то, весь в прошлом.
– Брось нападать на старика. Тоже мне - "вся в будущем". Правдивый старик.
– Ты его не защищай.
– Я себя защищаю - буду и я стариком, и тоже буду ворчать на молодежь, - ответил Саша, убыстряя шаг.
– Мы на троллейбусе или на автобусе?
– Все равно. Лучше, конечно, на такси.
– На ней было осеннее пальтишко.
– Не вижу предлога для расточительства.
– Я пошутила. Миллионер - Климов-старший, а Климов-младший - пролетарий.
– - Живем на свою зарплату.
Под ногами скрипел сухой от мороза снег. Окна троллейбусов стали матовыми. На остановке была еще одна парочка.
– Нет, действительно, - не унималась Вероника, - почему он не хочет понять тех, у кого другой вкус?
– Кто это "он"? Назови имя.
– Посадов твой.
– А-а. Все не можешь успокоиться.
– Пристал: "Дайте Шишкова".
– "А у нас нет Шишкова".
– "Как это нет?" - "А вот так: нет - и все. Не имеем. И вообще вы первый спрашиваете Шишкова".
– "Позвольте, вы давно тут работаете?" - "Уже скоро год".
– "Ага, значит, без году неделя. А уже обобщения делаете, не интересуются, мол, читатели Шишковым". И пошел, и пошел. Барахла, мол, всякого понавыставляли, приличных книг у вас нет.
– Она забавно имитировала голос Посадова.