Во имя отца и сына
Шрифт:
– Чтобы ответить на эту массу записок, потребуется, пожалуй, целый вечер. Я вижу, вы устали, поэтому мы решили не задерживать вас своим присутствием. Благодарим за внимание.
Он сделал кивок в сторону зала и вышел из-за стола, ожидая Капарулину. Пропустив поэтессу вперед, он под нестройные, жидкие аплодисменты что-то сказал Маринину, удаляясь. Такого конца никто не ожидал.
– Что это вдруг сорвались?
– недоумевал Коля, вставая.
– Конец первой серии, - сострил Саша.
– Продолжения не последует, - добавил Роман.
В фойе Посадов познакомил Глебова с Юлей,
– Артисты, актив мой, - с гордостью похвалился Посадов.
– Бывшие артисты, Алексей Васильевич, - поправила Юля.
– Бывший актив, - поддел Саша.
Посадов поморщился, хотел ответить, но смолчал: поднимать этот вопрос на ходу, в людской толчее было не совсем уместно.
Из Дома культуры Глебов позвонил домой и предупредил жену, что придет не один, а с Алексеем Васильевичем Посадовым. До дома они решили идти пешком, подышать морозным воздухом. Посадов поднял бобровый воротник, взглянул на легко одетого Глебова, заботливо спросил:
– Не холодно? А то возьмем такси?
– Да нет, Алексей Васильевич, я привык, а вы? Не любите вечерних прогулок?
– Почему же, напротив, - отозвался Посадов. Он ждал, когда Глебов начнет обещанный разговор, предполагая, что речь пойдет о народном театре. Но Глебов начал с другого.
– Сегодня в обеденный перерыв прошелся я по цехам. И что меня поразило: сидят ребята и режутся в карты, в домино, редко кто в шахматы и шашки. Представляете, Алексей Васильевич, люди со средним образованием. Меня это огорчило.
– Хорошо, а что вы им предложите взамен?
– Посадов замедлил шаг.
– Громкую читку газет, беседу о вреде табака или о пользе кефира?
– Да нет, зачем же. Какой-нибудь интересный разговор.
– О чем?
– Да вот хотя бы о поэзии. Вы слышали реплики, видели, как сегодня реагировала заводская молодежь на выступления ультрапопулярных. Значит, интересуются поэзией. И разбираются. Помочь надо. Побеседовать о живописи, о музыке. Да мало ли о чем. Важно, чтоб это было интересно и полезно.
– Все это, конечно, правильно. Только кто должен проводить эти беседы?
– Ну, скажем, о поэзии - пригласить поэта. Прямо в цех. Пусть почитает стихи, расскажет, ответит на вопросы.
– Ответят… Они вам ответят!
– язвительно повторил Посадов.
– Видали, как ответил этот Артур Воздвиженский?
– Не о нем речь. Этого в цех и не заманишь. Я говорю о настоящих поэтах. Или, скажем, вот вы? Могли бы рассказать о Художественном театре, о театре вообще, о великих актерах. Как вы на это смотрите?
– Да я-то что? Я, конечно, мог бы. Но этого мало. Тут ежели начинать такое дело, то надо продумать все обстоятельно. Чтоб не погасло. Ну, предположим, раз в неделю в обеденный перерыв выступает кто-то из интересных людей. Ну, допустим, скульптор Климов, Петр Васильевич, народный художник. Вы не знакомы? Этот юркий чернявенький паренек - сын его. Климов мог бы много любопытного рассказать.
– Сын Климова?
– Глебов был удивлен и обрадован. И не хотел скрывать этого.
– У нас на заводе? И что он делает?
–
– Вам и Климову следует не в цехах выступать, - заговорил Глебов, - а во Дворце культуры. Устроить вечер, собрать побольше аудиторию.
– А почему? Можно и в цехе. Это даже лучше, - сказал Посадов.
– А вот вашего Алика Маринина давно пора бы выгнать.
– Почему же?
– насторожился Глебов.
Посадов помедлил. Емельяну показалось, что он не расслышал вопроса. Но Посадов вдруг резко повернулся к Глебову:
– Вы только еще хотите воспитывать молодежь. Собираетесь. А маринины уже давно воспитывают. Только в другую сторону. Вот вы говорите Маринину: надо пригласить скульптора, артиста, писателя или еще кого-нибудь. Маринин приглашает, устраивает вечера, встречи. Он знает, кого приглашать. У него на любой счет есть свой Артур Воздвиженский. О парижах, нью-йорках расскажет, стихи для девочек прочтет: "Настежь двери, границы, шлагбаумы".
Вы помните, у Бориса Ручьева есть такие стихи:
…Невидимо стоглавый и сторукий,Минуя все привады волчьих ям,Никем еще не признанный, гадюкойОн всюду полз за нами по пятам…Он в праздники садился с нами вместе,Знал беды наши, вкусы, имена.И, если не хмелели мы от лести,Вином своим поил нас допьяна.И в городе, омытом нашим потом,От наших спящих жен невдалеке,Он песни пел нам по заморским нотамНа задушевном нашем языке:О городах, которых мы не знали,О славе неизвестных нам знамен,О золоте, дороже нашей стали,О женщинах, прекрасней наших жен……Разведчик смерти.Рано или поздно,Вернее, поздно - и не к чести намОн будет понят, пойман и опознанИ, как убийца, скручен по рукам…Он оборвал и поникшим голосом сказал:
– Это отрывок из его поэмы "Прощание с юностью". Так пишут рабочие поэты.
Было тихо, большой город, пронизанный миллионами золотистых огней, сверкавших на морозном воздухе, будто затаив дыхание, слушал стихи, такие простые и мудрые, как сама правда. Стихи были созвучны душевному настрою Посадова и Глебова, они как бы сломали между двумя этими людьми внутренний барьер, призвав к доверию и взаимопониманию. Посадов постоял, глядя в растерянное лицо Глебова, и снова зашагал. Емельян не мог прийти в себя несколько секунд, потрясенный большим талантом поэта. В его ушах все еще звенели только что услышанные им стихи. Затем он ускорил шаг, догнал Посадова и взволнованно проговорил: