Воронцов. Перезагрузка. Книга 2
Шрифт:
Сердце ухнуло где-то в пятки.
— Чёрт! — выругался я. — Это ж наша работа там горит!
Машка вцепилась в мою руку, шепча что-то про дурной знак и порчу. А я стоял, не в силах оторвать взгляд от этого страшного зрелища.
Во двор влетел запыхавшийся Пётр. Глаза, как блюдца.
— Егор Андреевич, там пожар, походу! Там же… там же… всё там! — выпалил он, задыхаясь.
Глава 6
Я смотрел на пламя вдалеке и чувствовал, как земля уходит из-под ног. Столько
Я спохватился, как будто меня кипятком ошпарили, очнулся резко, словно кто пощёчину отвесил. В груди что-то сжалось, а в голове только одна мысль колотилась — пропало всё, пропали труды наши!
— Да что ж я стою-то, мужики, погнали скорее! — заорал я во всё горло.
Петька, Прохор, Илья, Митяй, ещё кто-то — даже не обратил внимания, кто именно. Все стояли, разинув рты, глядя на полыхающее зарево. Но моего крика хватило — сорвались, как с цепи, и все мы толпой побежали к Быстрянке.
Не успел добежать до забора, как услышал с порога, как Машка окликнула:
— Егорушка, ты хоть обуйся!
Обернулся — бежит ко мне с лаптями, платок сбился, волосы растрепались, в глазах страх и забота.
На ходу сунул ноги в обувь, чуть не споткнувшись, и крикнул:
— Солнце, дома жди!
Ночь вокруг тёмная, хоть глаз выколи — только луна круглая, как блин, да зарево впереди путь освещают. Спотыкались о корни, проклинали всё на свете, но мы бежали, будто сам чёрт за нами гнался.
А сам подумал — только бы не увязалась следом, там сейчас не до неё будет. Ноги сами несли вперёд, будто не я ими управлял, а они мной. Впереди Петька нёсся, как угорелый, за ним Прохор. Илья с Митяем рядом со мной, пыхтят, как самовары, но не отстают.
Бежали, не разглядывая дороги. Ноги гудели, будто не свои, сердце колотилось, как молот в кузнице — быстро, гулко, до боли. В висках пульс стучал, во рту пересохло, словно песка насыпали. Прохор начал отставать, хрипя как загнанная лошадь.
— Давай, Прохор, не отставай! — крикнул ему Петька, обернувшись.
Два километра до Быстрянки пролетели на одном дыхании, будто не бежали, а летели. Благо тучи расступились и луна теперь светила, как фонарь — круглая, яркая, прямо над головой висела. А зарево впереди только усиливалось с каждым шагом — было оранжевым, а стало почти красным. Дым уже тянуло к нам — горький, едкий, от него глаза слезились и першило в горле.
Я только стиснул зубы:
— Ничё, потушим и заново отстроим, — процедил я, сам себя успокаивая.
У перепада пылал пожар, горела куча брёвен из тех деревьев, что мужики сложили, из свежесрубленных. Странно — они должны были плохо гореть, сырые ведь. А полыхали, как сухие. Воняло едким дымом и чем-то ещё кислым, как будто бы поджигатели маслом плеснули запах резкий, не древесный. Сразу мысль мелькнула — не само загорелось, да и от чего.
Желоба, что мы с Петькой так старательно делали, тоже пылали,
— Мужики, перекинется дальше, а там, гляди, и на опоры! — закричал я, чувствуя, как страх сменяется злостью.
Мужики тут же разбежались, как муравьи. Кто затаптывал мелкие очаги ногами, обжигаясь, но не отступая, кто, пыхтя, тащил вёдра от реки. Я даже не заметил, что они их прихватили с собой, пока мы бежали. Умно — значит, думали головой, не то что я, сломя голову понёсся.
— Помост тушите! — рявкнул я, перекрикивая треск и гул огня. — Желоба уже не спасём!
Прохор с Ильёй кинулись к речке, черпая воду. Бегали как угорелые — от берега к пожару и обратно, ведро за ведром. Вода шипела, встречаясь с огнём, пар поднимался, а пламя словно злилось, взвиваясь ещё выше. Митяй сбрасывал уже занявшиеся доски в реку, руки все в волдырях, а он хоть бы что — в глазах решимость.
А я с Петькой набросились на горящие брёвна. Они лежали как раз на возвышенности, и если бы огонь пошёл дальше, прощай все труды — всё бы сгорело дотла. Сбросили их вниз, к воде, уперев палками и топорами, задыхаясь от дыма.
Я прокричал ему, перекрикивая треск разгоревшегося дерева:
— Гляди, Петька, как занялось! Смолой пахнет, чуешь?
— Чую, Егор Андреевич! — крикнул он в ответ, откатывая очередное бревно. — Не само это, кто-то руку приложил!
— Разберёмся потом! — бросил я, чувствуя, как внутри всё кипит от ярости. — Сейчас потушить надо!
Вокруг было настоящее пекло. Жар опалял лицо и руки, дым забивался в лёгкие, заставляя кашлять до хрипоты. Но мы работали — молча, зло, отчаянно. Каждый понимал: сейчас на кону всё — и лесопилка наша, и надежды на лучшую жизнь, и сама судьба.
— Давай сбрасываем их в воду! — заорал я, толкая ближайшее горящее бревно.
Тут как раз подскочил ещё один мужик. Мы втроём налегли изо всех сил, толкая пылающие брёвна топорами и какими-то палками, что под руку попались. Древесина трещала и шипела, огонь лизал нам руки, но мы не отступали.
Горящие чурбаки скатывались с грохотом в воду, подняли целую тучу искр, словно праздничный фейерверк, только страшный. Искры сыпались, как золотой дождь, а брёвна, шипя и клокоча, плюхались в Быстрянку. Вода аж взбурлила от жара, пар повалил такой густой, будто в бане на раскалённые камни добрую шайку плеснули.
— Митяй, лови их, чтоб не уплыли! — крикнул я сквозь дым и треск пламени.
Митяй зайцем рванул по берегу, догоняя брёвна, что уже начали было отплывать по течению. Бегал взад-вперёд, как угорелый, цепляя их какой-то палкой и разворачивая обратно к берегу. Задыхался от дыма, но не сдавался — вытаскивал одно за другим.