Воронцов. Перезагрузка. Книга 2
Шрифт:
Фома слегка замялся, запыхтел, но тут вояки, спешившись, шагнули вперёд. Старший из них, видать, поклонился низко.
— Здравствуй, боярин. Я Глеб, это Савва. Про этих вот узнать хотите? — кивнул он в сторону пленников.
— Да, про этих рассказывай, — хмыкнул я и скрестил руки на груди, приготовившись слушать.
Глеб начал свой рассказ. Голос у того был ровный, прям как у приказчика:
— Значится, так. Переночевали мы, немного не дойдя до Уваровки. Уж больно медленно шли — телеги-то гружённые. К утру с Саввой решил лошадей
Глеб перевёл дух, глянул на Савву, тот кивнул, мол, да, так и было.
— А Фома ж нас в охрану нанял, заплатил щедро. Ну, мы и набросились на них. Один слишком борзый оказался — с вилами который. Прям кидался на нас. Уж пришлось на месте порешить. А этих, — кивнул он на Игната с другим мужиком, — повязали на твой суд привели.
Я зыркнул на Игната, который стоял, понурив голову, но в глазах всё равно злоба плескалась.
— Ты что ж, Силыч, на большую дорогу подался? На разбой решился?
Тот фыркнул, сплюнул под ноги, но промолчал. Второй с бандитской рожей тоже молчал, только глаза бегали, как у загнанной крысы.
Я прикинул в уме. Пожар на Быстрянке, сажа на мордах у этих двоих. Всё сходится. У себя там, в моём двадцать первом веке, я бы полицию, конечно, вызвал. А тут выходит, что сам себе и прокурор, и судья. Но суд вершить совсем не охота — не переступил я ещё эту грань как-то.
— Так, — распорядился я. — Кавалеристов накормить, напоить как следует.
Повернулся к Машке:
— Пелагею позови. Этих, — ткнул я в Игната и второго бандюка, — с собой заберут. В город на суд отдадите, письмо напишу. Сам мараться не хочу.
Глеб кивнул, Савва повёл связанных к телеге. А Фома, теребя шапку, опять подошёл и тихо сказал:
— Барин, разговор срочный имеется. Вот вообще не терпит.
— Какой ещё разговор? — нахмурился я, чувствуя, что день обещает быть не из лёгких.
— Пошли, — выдохнул я, отводя его в сторону от суетящихся мужиков, — что там, рассказывай всё как есть.
Фома замялся, как школьник перед строгим учителем, теребя шапку в руках и переминаясь с ноги на ногу. Лицо покраснело, будто он лишнего хлебнул.
— Я это… деньги что дали, мне не… не уложился в них, — пробормотал он, опуская глаза. — В долг взял.
— Да вижу, — хмыкнул я, глядя на корову и телеги, доверху набитые разным скарбом.
Фома слегка даже съёжился, но тут же продолжил, словно решившись:
— Металл взял, какой заказывали, гвозди, напильники, соль, перец, картошку аж четыре мешка! — И чуть тише добавил: — Машке сарафан, платок, безделушки — всё как велели. А ещё ж лошадь с телегой купил, да за охрану заплатил — видите, не зря вы настояли…
— Разберёмся, — сказал я. — Что крестьяне заказывали, взял?
— Взял, взял! — закивал он горячо. — Соль просили, кувшинов полдесятка,
— Настоящий купец, — ухмыльнулся я, окидывая взглядом привезённое добро. — С коровой ты, конечно, угадал. С поджигателями вон вообще здорово вышло.
Посмотрел ещё раз на него внимательно. Корова мычала протяжно, словно жалуясь на долгую дорогу.
— Корова — это вообще то, что надо! Уже сто раз себя ругал непотребными словами, что забыл сказать тебе, чтоб ты присмотрел. А ты вон — сообразил сам. Молодец.
— Петь! — кивнул и крикнул я. — Давай, разгружайте телеги! Прохор, Илья, помогите! Степан, ты давай корову отвяжи да напои как следует!
Мужики зашевелились, как муравьи. Петька первым кинулся к телегам, Илья с Прохором следом. Только стук да грохот пошёл — мешки, ящики, свёртки. Всё богатство перекочёвывало во двор.
— Теперь давай по деньгам, Фома, — сказал я, скрестив руки на груди. — Сколько влез в долги, сколько потратил. Хотя нет, давай сперва про долги, чтоб со служивыми передать сумму. С покупками потом разберёмся.
Фома замялся ещё пуще прежнего.
— Давай, Фома, говори как есть. Я, понимаешь, до Уваровки-то счёта деньгам не вёл особо. В ценах разбираюсь не шибко. Выходит, я тебя с копейками сущими послал, а ты справился, да ещё и вон корову притащил! Давай, говори, не стесняйся, как баба на сеновале.
Тот аж в краску вдарил от моих слов, но быстро собрался, выпрямился и, как солдат на смотру, отчеканил:
— Долгу на мне, Егор Андреевич, почти два золотых.
Сердце ёкнуло. Два золотых — это почти вся казна! Я не стал переспрашивать и расспрашивать, развернулся и пошёл в избу решительным шагом. Достал из потайного места глиняный горшок, заглянул в него — золотой блестел, как надежда на лучшее будущее. Достал его, он аж засверкал, да серебряников горсть захватил. После этого ещё раз заглянул в горшок — меньше половины осталось.
— Вот же чёрт, — пробормотал я себе под нос, — тает казна, как снег в апреле. Скоро совсем без финансов останусь, нужно быстрее с лесопилкой управляться. Но дело — важнее всего. Убрал горшок обратно в тайник и вышел во двор.
А там тем временем разгрузка шла полным ходом. Петька тащил мешок с картошкой, Илья — ящик с гвоздями, от которого металлически звенело при каждом шаге. Прохор возился с кувшинами, бережно ставя их в ряд. Степан поил корову, а та жадно пила, фыркая и отдуваясь после дальней дороги.
Фома суетился возле телеги, вытирая пот с красного лица и переминаясь с ноги на ногу. Видно было, что торопится он домой. Я подошёл к купцу, прищуриваясь на солнце.
— Почём нынче золотой? — спросил я, доставая монету.
Фома оживился, глаза его заблестели, как у торговца, почуявшего выгоду:
— По четырнадцать менял, — уверенно ответил тот, но, слегка замявшись, добавил: — Но это по старому знакомству. А так по одиннадцать-двенадцать ходит.
— Долг того же у знакомого брал?