Воронцов. Перезагрузка. Книга 2
Шрифт:
Я огляделся, протирая слезящиеся от копоти глаза. Оба колеса — и с лопастями, и с кривошипом — стояли поодаль целёхонькими, словно их кто-то специально обошёл стороной. Удивительно даже — то ли поджигатели в темноте не заметили, то ли решили, что желоба с помостом главнее всего остального.
Вдалеке, за деревьями, мелькнули какие-то зловещие отблески. Присмотрелся — факелы, три или четыре, не разглядеть в точности, мельтешат между стволами, но они удалялись вглубь леса, словно призраки растворялись в ночи.
Чёрт возьми,
Прохор, сплёвывая сажу, лил воду из вёдер, что приносил не переставая. Илья же, как заведённый, быстро набирал одно ведро за другим, бегая к реке и обратно. Пётр, надсадно кашляя от дыма, сбивал огонь рубахой, намочив ее в реке.
Я кинулся к помосту, поддевая топором горящие доски, что пылали, как свечки. Руки горели от жара, но я продолжал сбрасывать их в реку. Каждая брошенная в воду доска шипела и дымилась, словно раненый зверь.
Дым, едкий и густой, ел глаза нещадно, въедался в лёгкие, но мы не останавливались. Работали, как проклятые, не давая огню ни секунды передышки. Пот смешивался с сажей, стекал по лицам чёрными ручьями, но никто не жаловался.
Пожар мы затушили к рассвету, когда небо на востоке уже стало розоветь, обещая новый день. Помост, слава богу, спасли. Почернел, правда, местами, словно его углём обмазали, да часть досок пришлось выбить и сбросить в воду, чтобы огонь дальше не перебрасывался. Но по большей части конструкция была цела.
Желоба же сгорели в хлам, остались только обугленные остовы. Жалко до слёз — столько труда вложили, а теперь заново делать придётся.
Брёвна Митяй из воды выловил и все до единого, вытащил на берег — мокрые, дымящиеся, но целые. Потом мы залили водой всё, где хоть намёк был на какой-то дымок, чтобы даже малейшей искорки нигде не осталось.
Я, вытирая сажу с лица рукавом рубахи, устало выдохнул. Повернувшись к мужикам, которые стояли, чумазые, но довольные, что справились, с искренней благодарностью сказал:
— Спасибо вам, мужики. Без вас лесопилка наша сгинула бы дотла. Долг я перед вами имею теперь.
Петька только махнул рукой, смущённо улыбаясь:
— Да что вы, барин, разве можно было бросить? Дело общее ведь.
Митяй, тоже весь перемазанный в копоти, сказал:
— Егор Андреевич, я тут останусь, покараулю. Вдруг вернутся, так я успею предупредить. Че тут бежать-то?
— Хорошо, — кивнул я, — только не высовывайся и не геройствуй. Неизвестно, сколько их там и что у них в голове. Покалечат ещё.
— Да вроде убегали быстро, как нас увидели, — хрипя, буркнул Пётр. — Да, точно. Игнат, сукин сын. Или же с Липовки, может, кто. Больше некому.
— Ладно, Петь, разберёмся, — отрезал я. — Главное,
Мужики, умаянные, кивнули, а я прикинул: желоба заново придётся делать, помост подлатать. Основа ангара же совсем нетронутая осталась — можно сказать, что повезло нам.
Вернулись домой, когда петухи уже орали, как на митинге. Ноги гудели, от нас пахло гарью. Скинул с себя одежду, рухнул на лавку, и меня прямо отключать стало. Машка присела рядом, подложила мне подушку под голову:
— Живой, Егорушка, — с облегчением произнесла она.
— Да куда ж я денусь, солнце моё, — пробормотал я, уже засыпая. — Раз уже умирал и хватит.
С этими словами я и провалился в сон, тяжёлый, словно в омут.
Позавтракав, мы с мужиками уже собирались топать на Быстрянку, чтоб по свету прикинуть фронт работ — что переделывать, а что заново делать. Как вдруг Петька ткнул пальцем куда-то за деревню:
— Барин, гляньте, обоз едет!
Я повернул голову — смотрю, и правда, к деревне катились две телеги, доверху набитые скарбом. И люди были — двое верхом на лошадях. Я прищурился:
— Ох, Фома, ну наконец-то!
Две телеги были предсказуемы, но глаз тут же зацепился за корову, которая была привязана на верёвке к возу. Молодая, пузатая — вот-вот отелится. Рядом же на лошадях — два явно кавалериста в одинаковой форме с палашами, а вот к их сёдлам на верёвках были привязаны два мужика, связанные, как куры на базаре.
— Петька, а ну-ка глянь, кто это там в путах? — спросил я, напрягая зрение.
Пётр прищурился, поставил ладонь козырьком над глазами:
— Егор Андреевич, так ведь это… Господи, да это ж Игнат! И Семён с ним!
Вот это поворот!
— Живо за мной, — скомандовал я, поднимаясь. — Посмотрим, что Фома там привёз.
Мы быстрым шагом направились навстречу обозу. В деревне уже выглядывали самые любопытные. Все столпились у околицы, переговариваясь и показывая пальцами на связанных.
Фома, увидев меня, соскочил с телеги. Лицо у него было мрачное, усталое. Плащ в пыли, сапоги стёртые — видно, гнал без остановки.
— Егор Андреевич, — сказал он, подходя ко мне, — вот напали на нас утром сегодня. Верстах в десяти от Быстрянки.
Я подошёл к связанным.
Пригляделся, смотрю. Игнат. Рожа злая, весь в саже перемазанный. А с ним кто-то незнакомый, но харя явно бандитская и тоже в копоти.
— А вот и поджигатели нарисовались, — хмыкнул я. — Земля-то, видишь, какая круглая.
Из-за спин конвоиров вышел Фома.
— Егор Андреевич! — подошел он ко мне. — Всё, как велели, сделал, привёз! Только вот вопросы срочные имеются.
Но я махнул рукой, приобняв его и хлопнув по спине:
— Потом с вопросами. Молодец, купец! А где этих гавриков взял? — кивнул я в сторону Игната и того второго.