Воронцов. Перезагрузка. Книга 2
Шрифт:
Распределили работу быстро, без лишних слов. Пётр с Митяем кололи доски из оставшихся брёвен — топоры звенели, щепки летели во все стороны. А я принялся чинить помост. Где выдёргивал обугленные доски, почерневшие, как головёшки, а где уже прибивал новые. Гвозди из старых приходилось выбивать, обухом топора ровняя их на камне — каждый гвоздь теперь был на вес золота.
Пришлось использовать часть тех, что Фома привёз. Старые-то закончились напрочь, последний позавчера забил. В итоге к обеду подлатали треть помоста, а из новых досок, что Петька с Митяем
Сели перекусить в тенёчке, я прикинул — желоба придётся делать с нуля, огонь их подчистую сожрал. Потом пилами с Петром займёмся. Ангар тоже поднимать нужно будет. У себя бы там, в двадцать первом веке, я бы просто бригаду нанял — приехали, сделали, уехали. А тут сам себе и прораб, и мастер, и подручный.
После перекуса отправил Митяя к заводи:
— Дуй рыбачить, малой, только удочку с корзиной не забудь. Ужин сам себя не поймает.
Петька опять заржал, как жеребец, а тот ускакал, довольный, как щенок. А мы с Петькой взялись за доски, пилили заготовки для новых желобов.
В этот раз решили не в два яруса делать, как в прошлый раз, а в один — чтоб ход пилы был побольше. Тогда и брёвна можно будет пошире ставить, доски получатся широкими, добротными.
Пётр пилил и, пыхтя, всё спрашивал, допытывался:
— Егор Андреевич, а когда уже колесо на воду ставить будем? А то руки чешутся посмотреть, как оно крутиться станет.
— Всему своё время, Петь, — хмыкнул я, вытирая пот со лба. — Надеюсь, что скоро. Дня два-три справимся, да и будем ставить.
Илья с Прохором приехали уже со второй ходкой брёвен. Свалили у помоста — целую гору, и принялись их колоть на доски.
К вечеру желоба почти все восстановили — длинные получились, крепкие, под самый помост вывели, туда, где пилы будем ставить. Металл, что Фома привёз, завтра решили начать точить — превратить в настоящие зубастые пилы, способные брёвна, как хлеб, резать.
Быстрянка бурлила и журчала, будто подбадривала нас, а я думал, что не так уж всё и плохо. Ну, подумаешь, пару дней потеряли — не велика беда. Вся жизнь ещё впереди, а тут время бежит вообще как-то размеренно, не торопясь, словно мёд с ложки стекает.
А вот и Митяй плетётся по тропинке, еле тащит корзину — тяжёлая, видать. Смотрим — полна лещей да окуней жирных, упитанных, серебристых, на солнце переливаются.
Я аж присвистнул:
— Да куда ж ты столько рыбы набрал, рыбак ты наш? Всю Быстрянку, что ли, выловил?
— Да клёв был — раз за разом! — сиял Митяй, не мог остановиться от радости. — Только закинешь, а уже тащит! Рыба сама на крючок прыгала! Вот, правда, только крючок оборвал, уж простите, — добавил он виновато, показывая удочку с оборванной плетёнкой.
— Ну, ничё, бывает, — махнул я рукой. — Новый сделаем. Зато ужин обеспечен на пол деревни.
Петька уже слюнки пускал, глядя на рыбу:
— Митяй, ты у нас настоящий добытчик! А я-то думал, ты только корзины плести умеешь.
—
— Давай, пока мы заканчиваем, нож бери да кишки выпускай из рыбы, — махнул я рукой в сторону улова.
Митяй тут же ухватился за нож и стал вспарывать рыбу одну за другой. Руки его двигались быстро и ловко — видно было, что дело знакомое. Кишки летели в воду, а рыбу, промывая каждую тушку в Быстрянке, складывал аккуратной горкой на широком листе лопуха. Я подошёл поближе, достал мешочек с солью да с перцем.
— Смотри, Митяй, — показал ему соль с перцем, — сыпь вот так, по щепотке полторы в брюхо сначала, да потом по щепотке по спине присыпай. Потом одну к другой — спинка к животику.
Митяй кивал, старательно повторяя мои движения.
— Так засолка сразу пойдёт, — пояснил я, наблюдая за его работой, — и пока домой дойдём, уже и готово будет почти.
Солнце уже клонилось к закату, бросая длинные тени от деревьев на воду.
— Давай сворачиваемся, орлы, домой пойдём, будем рыбку готовить! — объявил я, потирая руки.
Пока Митяй справлялся с последними рыбинами, мы уже инструмент сложили в телегу — топоры, пилы, рубанки. Всё аккуратно, чтобы ничего не потерять и не повредить.
Туда же корзину с рыбой поставили. Митяй предусмотрительно листьями по дну корзины выложил.
— Молодец, догадался, — похвалил я, и он расплылся в довольной улыбке.
Дорога домой показалась короче обычного. Телега мерно покачивалась на ухабах, Митяй напевал какую-то протяжную песню, а я думал о том, как хорошо всё получилось сегодня. Рыбу вон везем, работа спорилась, и теперь предстоял вкусный ужин.
Машка встретила меня на пороге с крынкой кваса — стояла, улыбаясь, в красивом сарафане, волосы аккуратно заплетены в косу, с новой ленточкой. Испив холодного напитка, обнял её, прижал к себе крепко.
— Как же хорошо-то, — прошептал я ей. Постоял так немного и потом спросил отпуская её:
— Радость моя, ты мне скажи, где Степан картошку крупную поставил?
— Дак в сенях, Егорушка, — кивнула она, указывая в угол.
Заглянул туда — стоял мешок, где-то с треть был заполнен. Картофелины все крупные, с кулак да больше, как на подбор. То, что надо для задуманного. Прихватил два ножа, позвав за собой Машку.
— Пойдём, Маш, покажу, что да как делать нужно.
Она, поправив платок, улыбнулась и пошла следом. Мы уселись под яблоней, где тень падала, как одеяло. Прохладно было, хорошо после жаркого дня.
Увидел Митяя, что слонялся без дела, и крикнул ему:
— Давай, Митяй, костёр разводи, чтоб поленья хорошо прогорели! И поддон ещё сплети для коптилки — такой, как ты до этого делал. А саму коптилку в лоханке замочи, чтоб низ опять мокрый был.
Тот закивал и умчался к куче лозы, которая осталась ещё с тех пор, как забор плели они с Прохором. Руки у него золотые — что ни возьмётся делать, всё ладно выходит.