Воронцов. Перезагрузка. Книга 2
Шрифт:
Пётр почесал затылок, задумчиво глядя на пилы:
— А опилки-то, барин, куда девать будем? Целое море наберётся за день-то.
— Есть у меня задумка, — ухмыльнулся я, представляя, сколько всего полезного можно из них извлечь. — Соберём, да в мешки упакуем. На зиму пригодятся — подстилка для скота или топливо для печи спресуем. В городах за опилки деньги платят. Только успевай собирать да сушить.
До самого вечера собирали всю пильную раму — крепкая получилась, надёжная. Каждое соединение проверил по несколько раз, каждый гвоздь забит намертво. Даже переходник под вал
— Красота какая! — восхитился Пётр, поглаживая раму ладонью. — Будто не мы делали, а мастера заезжие.
Осталось только конструкцию под ход сделать, направляющие для досок, а где выход готового материала будет — уже по месту соберём. Но основа готова.
Когда солнце уже клонилось к лесу, окрашивая всё вокруг в золотисто-красные тона, вернулись Илья с Прохором. Оба мокрые от пота, запылённые, но довольные своей работой. Глаза горели, на лицах усталые, но счастливые улыбки.
— Желоб готов, Егор Андреевич, — доложил Прохор, утирая лицо рукавом и тяжело дыша. — Проверили — бревно катится как по маслу. И досок ещё с десяток сделали. На всякий случай.
— Молодцы, мужики! — похвалил я, хлопая их по плечам и чувствуя, как напряжены их мускулы после тяжёлого дня. — Завтра попробуем колесо поставить. Посмотрим, как наше детище заработает.
Не успели мы договорить, как из-за угла показалась жена Ильи с дымящимся котелком ухи. Запах ухи с укропом и луком заставил желудки урчать в унисон.
— Ну что, голодные небось? — улыбнулась она, ставя котёл на широкий пень.
— Ещё как голодные! — ответил я, чувствуя, как слюнки потекли от одного только запаха.
Мы все переглянулись — аромат ухи был такой, что невозможно было устоять. Уселись на лавку вокруг импровизированного стола. Тут же прибежала Машка с посудой и разлила всем по глиняным мискам дымящуюся похлёбку. Зачерпнули деревянными ложками — и сразу почувствовали, как тепло разливается по телу. Уха была наваристая, с крупными кусками рыбы.
— Как в детстве, — пробормотал я, наслаждаясь вкусом. — Только лучше.
После сытного ужина все постепенно разбрелись по домам. Рабочий день закончился, но завтра предстояли новые свершения. Обняв Машку за талию, мы ещё какое-то время сидели на крыльце, наслаждаясь тёплым вечером и тишиной.
— Расскажи мне что-нибудь, — попросил я, прижимая её к себе.
Машка задумалась, перебирая прядь волос:
— А что рассказать-то? Жизнь наша простая… Хотя нет, расскажу, как мы жили в Туле, когда у отца торговля шла. Дом у нас был каменный, двухэтажный, с печными изразцами. Отец специями в основном торговал, скобяным товаром. Дела шли хорошо, деньга водилась.
— А потом что случилось? — мягко подтолкнул я.
— А потом отцу стали мешать — то подьячие взятки требовали больше обычного, то конкуренты подсиживали. Товар портили, покупателей отваживали. Отец сначала боролся, да только деньги на ветер. А тут ещё пожар в лавке — то ли сам загорелся, то ли
Она на секунду прервалась, погрузившись в себя.
— Да только родня уже прожила свое. Но староста с Липовки не выгнал. Вот с тех пор там и жили. А вообще, если б не прижимистость старосты местного, то жилось бы куда лучше. Мужики-то работящие, не покладая рук трудятся, и урожай был бы, и скотина водилась. А тут получается — работаешь-работаешь, а толку никакого.
Она вздохнула и прижалась ко мне теснее:
— Была даже зима, что еле перезимовали — совсем голодно было. Хлеб с мякиной ели, щи из лебеды хлебали. Страшно вспомнить.
А утром мы никуда не пошли. Оно началось с грозы, будто сама природа решила напомнить, кто здесь хозяин. Дождь лил как из ведра, стучал по соломенной крыше с такой силой, что казалось — дом сейчас смоет и понесёт в Быстрянку. Молнии озаряли небо белыми вспышками, а гром грохотал так, что в груди звенело. Я лежал на кровати, слушая, как ветер треплет ставни, и думал: «Ну и денёк выдался. Не выйдешь». Зато подумал — очень даже неплохо — картошку польёт.
Машка свернулась рядом, уютно прижавшись к моему плечу. Её дыхание было тёплым, ровным, словно метроном. Я провёл рукой по её волосам, растрёпанным после сна, и она довольно мурлыкнула, как кошка у печки.
— Слушай, Машка, — начал я, закинув руки за голову и глядя, как дождь стекает по пузырю, будто пчелиный мёд. — Я тебе сказку расскажу. Только не простую, а из моего… в общем, приснилась мне она.
— Про волшебство? — спросила она, приподнимаясь на локте и заглядывая мне в глаза. Её зелёные глаза блестели в полумраке, как изумруды.
— Не совсем. Скорее, про чудеса, которые люди сами делают. Вот представь: есть город такой, большой, как сотня Уваровок. Там дома — выше сосен, окна горят без свечей, а улицы полны странных повозок, что едут без лошадей.
Машка аж ахнула, приоткрыв рот:
— Как же без лошадей? Волшебство, что ли?
— Есть железные кони, — усмехнулся я, наслаждаясь её удивлением. — Стальные, с трубами, из которых валит пар, как дым из печки. Они бегут по рельсам — прочным, как брёвна, но ровным, как натянутая пряжа. А за ними кареты цепляются, и люди в них едут, как на тройке, только быстрее ветра.
Она обняла меня, положив голову на грудь, её тёплое тело прижалось к моему боку, а растрёпанные локоны щекотали мне шею:
— И ты такое видел? Правда-правда?
— Видел. Ну, во сне конечно же. И ещё кое-что. Есть в том городе магическая коробка, что стоит на стене. Глядишь в неё — и видишь, что творится в других краях. Вот, скажем, в Петербурге бал, а в Париже — ярмарка. Или даже как корабли по океану плывут, будто чайки над волнами.
Машка засмеялась, и смех её дрожал, как пламя свечи в сквозняке:
— Не может быть! Как же это? Колдовство сплошное!
— Всё просто, — я взял её ладонь, провёл пальцем по линиям, будто читал судьбу. — Люди придумали невидимую нить — электричество. Она бежит по металлическим жилам, и заставляет светиться огни, двигаться станки, даже музыку играть без гармониста.