Воровские гонки
Шрифт:
Встреча была вроде бы плановой. Обычно они проговаривали условия новых кредитов. Но сегодня банкиры странно переглядывались и цедили слова с невероятной скупостью. В конце разговора они трижды напомнили о сроке возврата кредитов, и Рыков сжался. Неожиданно ощутил себя ребенком.
– Пятьсот водки!
– потребовал он от юркого официанта, как только
банкиры ушли, не расплатившись.
– Нет! Не водки! Виски!
В брюхе уже плескались полтыщи грамм "Столичной". Или чуть больше.
Но Рыков слишком хорошо знал свой организм. Его могли бы свалить
только два литра. Если смешивать, то меньше. Смешивать
– Самогонка у тебя, а не "Ред Лэйбл"!
– залпом опустошив скользкую квадратную бутылку, объявил он официанту, но стольник на чаевые сунул.
Улица встретила духотой и вонью, но они почему-то казались приятнее французских духов ресторанного зала.
На улице ощущение приниженности, испытанное от общения с банкирами, исчезло. Зато появилась злость. Не было только человека, на которого ее можно было бы излить. Швейцар у входа в ресторан выглядел гипсовым манекеном, редкие прохожие на дальней стороне улицы воспринимались всего лишь силуэтами в театре теней. Они скользили с такой скоростью, будто знали о ярости, клокочущей в душе Рыкова.
– З-звери! Кр-ругом одни звери!
– своим низким басом перепугал он швейцара.
– Нет, не звери! Волки! Шакалы!
Вырвав из кармана брелок электронного сторожа, Рыков вдавил кнопку, и освобожденный от охраны "мерс" радостно взвизгнул. Правда, дрогнула лампочка на лобовом стекле не только рыковского, но и соседнего "мерседеса", но он этого не заметил.
– Св-волота! Воруют у честных людей!
– попытался он открыть дверцу. И ты, стерва, с ними заодно!
Дверца взвизгнула как испугавшаяся девочка и торопливо открылась.
Ее движение получилось непривычно быстрым, и Рыков чуть не упал.
– Все вокруг - ур-роды! Зубы напильниками наточили и клацают,
клацают, клацают! Дай! Дай! Дай!
Ключ зажигания упрямо не хотел залезать в щель. Ключ был заодно с врагами Рыкова, но он до боли в подушечках пальцев пытался вогнать его, воткнуть, но вражеское создание не поддавалось. Тогда ключ был похоронен в бездонном кармане пиджака, под черным телом "сотовика".
– Все равно ты у меня поедешь!
– лягнул машину по педалям Рыков.
Он под муть в голове согнулся, ногтями содрал пластиковую крышку, под которой скрывались провода от замка зажигания, оторвал их и соединил напрямую. Машина недовольно загудела.
– Вот так-то, тварь!
– укорил ее Рыков.
– Будешь знать, как брыкаться!..
Он вывернул со стоянки, ослепив светом фар швейцара, и рванул по сонной улице. На четвертой скорости "мерс" вошел в поворот на проспект. От визга тормозов заложило уши, но Рыков педаль газа не отжал.
– А-а, сволочи!
– орал он.
– У меня, у Рыкова, деньги красть?! Я покажу вам, уродам недоношеным, как красть! Я вам задницу на фашистские знаки разорву! Глаз на пятку натяну и моргать заставлю! Ноги повыдергиваю! И спички вставлю, чтоб было на чем в туалет ходить! С-суки позорные!
Гаишный "шевроле" он заметил слишком поздно. Возле него стоял длинный капитан и ленивым взмахом руки останавливал редкие иномарки. Сбор "урожая" у него пришелся на ночную пору.
Рыкова останавливали частенько. Чистенький вид его трехсотого "мерса" всегда привлекал внимание ребят с жезлами. И каждый раз он мягко притормаживал, выслушивал глупые вопросы гаишника,
Сегодня Рыков не хотел делиться. Капитан, стоящий возле "шевроле", показался ему еще одним членом банды, обокравшей его на двести тысяч долларов с лишком. Отдавать ему еще и полтинник, а скорее всего, и больше за превышение скорости он не хотел.
– Пошел в задницу!
– сквозь лобовое стекло проорал Рыков и на взмах руки не отреагировал.
"Шевроле" в погоню не сорвался, но когда Рыков попытался свернуть вправо, именно оттуда на него волком вылетел гаишный "форд" и мегафонным голосом приказал остановиться. Рыков ощутил себя рыбешкой, попавшейся в сети. Злость вспыхнула с новой силой. В уже еле тлеющий огонек словно бы плеснули бензина. И он почувствовал, как ожгло его это пламя, как сдавило с силой виски.
– Да пошли вы, твари!
– заорал он и бросил машину влево, в проулок.
В зеркале заднего вида тут же возник капот бело-синего "форда". Что-то прежнее, вроде бы прочно прижившееся к душе Рыкова, потребовало: остановись, дай гаишникам насладиться штрафом, но его тут же заглушил другой голос: ты же пьян, они отберут и права, и машину. Руки повернули руль влево, на выезд из проулка. Второй голос оказался сильнее. Он подчинился ему.
"Мерс" вылетел на набережную Москвы-реки. Даже в час ночи здесь было немало машин, и Рыкову пришлось выписать змейку вокруг двух "жигулей"-тихоходок, чтобы хоть немного оторваться от "форда". Мегафонный голос орал и матюгался, но Рыков и слышал его, и не слышал. Зрение сейчас было главнее ушей. Он как бы весь превратился в огромные жадные глаза, и даже кошачье шевеление усов, его пушистых рыжих усов, ощущалось шевелением ресниц под огромными, жадно вбирающими в себя серый асфальт глазищами.
Милицейский "уазик" он заметил еще издалека, но когда этот же "уазик" пересек двойную сплошную линию и пошел на него влоб, ноги Рыкова сами вспомнили о своем существовании. Впервые за эту чумовую гонку он перенес ступню с педали газа на тормоз, и "мерс", тоже, видимо, уже и забывший о тормозах, тупо дернулся, пошел боком и со всего хода хряснулся правым бортом в столетний ствол липы.
Мутным, дергающимся взглядом Рыков посмотрел на дверь "мерса", приехавшую прямо к его правому плечу, и с натугой, комом, проглотил ужас.
– Со... со... сорок тыщ дол... ларов, - сухими губами оценил он новую потерю и тут же вздрогнул от рева мегафона.
Скользя пальцами по дверце, он все-таки нащупал рычажок. Дверь поддалась легко, будто машине и вправду надоел этот пьяный дурак, и выпустила его на улицу.
Речная свежесть обожгла лицо, на секунду вернула трезвость, и этой короткой, вспышечной секунды Рыкову хватило на то, чтобы обернуться и увидеть разворачивающийся между деревьями "форд". Страх бросил его к черным скалам зданий. Спотыкаясь и хрипя, Рыков добежал до пыльных колючих кустов, упал прямо в них, проломив их грудью, а в голове скороговоркой пульсировало: "Дай! Дай! Дай!" Он сжал ладонями уши, но слова просачивались и сквозь пальцы. Только звук получался каким-то писклявым, будто теперь у него клянчил деньги ребенок.