Возвращение
Шрифт:
– Восхитительный чай, государыня.
– Налейте и мне чашечку?
Голос прозвучал неожиданно.
Раскатился бархатисто по комнате, прошелся клочком меха по коже, заставил мурашки побежать по спине Устиньи.
Она этот голос знала. Помнила.
На чаепитие пожаловала царица Марина.
Боярыня Евдокия чашку в руках не держала, а то б на себя опрокинула. На царицу уставилась, словно на икону, едва сообразила вслед за дочерью подняться, поклониться.
Хороша!
Белая
И черные глаза сияют, черные локоны по белому шелку льются, алые губы улыбаются…
– Это и есть та милая девочка, которая Феденьке понравилась? Подойди сюда, милое дитя.
Устя так глазами захлопала, что вокруг ветер пошел.
– Матушка-государыня! Честь-то какая!
Марина покривилась. Любава усмехнулась.
Шпильку они обе поняли. Не была Марина матушкой. А уж со стороны Усти ее так назвать… возраст подчеркнуть? Как ни крути, Марина старше Устиньи лет на десять, а то и побольше. Да и заметно это.
Взгляд у царицы такой…
Девушки обычно так не смотрят. Холодно, жестко, расчетливо. Мужчины этого под ресницами и бриллиантами не видят, а вот Устя видела.
И знала, какой страшной может быть эта женщина. И жестокой.
Может…
Но сейчас Устя предупреждена. Она справится.
– Поднимись, деточка, дай на тебя посмотреть.
Марина руку протянула, чтобы Устинью за подбородок взять, но та уже выпрямлялась. Рука так в воздухе и повисла, как-то Устинья так сместилась, что царице до нее не дотянуться. А вроде и вежливо все, никто и не заметил.
Ан нет.
Любава явно заметила, улыбается, что та гиена заморская. А вот матушка ничего не видит. Смотрит, восторгается. Марина глазами сверкнула, но промолчала. А и что тут скажешь?
Нашла что:
– Хороша девица. И бела, и румяна. Пусть женится Феденька, вот радость-то тебе будет, Любава. Наконец внучков понянчишь.
Бабушкой Любаве быть точно не хотелось.
– Я бы и деток твоих понянчила, Маринушка. Да все пуста ты у нас, как кувшин дырявый.
Устя едва не хихикнула.
Вот так оно и было, тогда, в прошлой жизни. Как сойдутся две змеищи, так обо всем и забывают. Какая им Устинья? Им друг друга насмерть зажаливать надобно!
Как сцепятся, так и зашипят…
Самое спокойное для Устиньи время было.
После смерти Бориса Марину в монастырь отправили, насильно постригли. Черные косы ее срезали, вроде как налысо обрили…
До монастыря она не доехала.
Тати налетели, все в капусту порубили, изуродованные тела на дороге бросили.
Тогда Устя за царицу Марину молилась, за упокой. А сейчас вот и подумалось – правда ли? Чтобы такая змеища да сдалась запросто?
Ой ли?
Могла она кого другого подсунуть, а сама утечь?
Еще как могла.
И
А после отъезда ее Любава как с цепи сорвалась. Устинье тогда вдвое, втрое доставалось.
Тогда она думала, что за Марину. А теперь?
Может, и правда сбежала царица? А свекровь о том знала, и бесилась, и боялась? И такое могло быть. И… может ли потом… Устя ведь после того так ребеночка зачать и не смогла! Так пустой в монастырь и ушла.
Маринка?
Для этого и порчи ненадобно, есть такие травы… пока женщина их пьет – нипочем не затяжелеет. Травы есть, отвары, заговоры. Устя их теперь тоже знает…
Неужели и это?
Задумавшись, Устя пропустила все «шипение», а вот ввалившихся в комнату мужчин пропустить не получилось. Шумные очень.
– Матушка! Тетушка! – Фёдор расцеловал сначала матушку, потом царицу Марину, которой обращение тоже не понравилось. Какая ж она ему тетушка? Скорее сестрица.
А потом уж подошел к Устинье. И к боярыне, которая сидела ни жива ни мертва.
– Боярыня Евдокия. Боярышня Устинья…
И так посмотрел… Усте даже противно стало. Словно слизень липкий по коже прополз.
Но сдержалась, поклонилась.
– Подарок у меня для тебя есть, Устинья Алексеевна. Прими, не побрезгуй.
Устя на мать посмотрела:
– Когда матушка дозволит.
– Д-дозвол-лю, – проикалась матушка. – К-когда нет в том урона чести девичьей.
– Да какой тут урон. – Обе змеи подарком точно заинтересовались. Гадины! – При матушке родимой, с царского дозволения…
Фёдор к двери повернулся – и Истерман вошел.
Только вот Устя как раз от него взгляд отвела. И обнаружила неожиданное.
Марина на Истермана смотрела… нет, не как на мужчину. Она не видит в нем мужчину, она не видит в нем орудие, она с ним не играет, не кокетничает, не подчиняет, не управляет.
Почему? Какие между ними отношения?
А вот царица Любава – напротив. Смотрит с улыбкой, ласковой такой… теплее она только на Фёдора смотрит.
Неуж…
Хотя чему удивляться, в тереме и не таких шепотков наслушаешься, была сплетня, что царица Любава светловолосым иноземцем увлекалась теснее, чем стоило бы.
Не поймали ее, понятно, да чего странного?
Царица молода была, Руди по юным годам очарователен, а вот царю к тому времени уж пятьдесят лет исполнилось, грузен, неповоротлив, куда ему до молодого мужчины?
Могло и такое быть. А уж после смерти царской всяко могло.
А что у него в руках?
Какой-то короб, тканью накрытый…
– По приказу царевича нашел для самой прекрасной боярышни Россы. Прими, боярышня, не побрезгуй…
Ткань в сторону отдернули, а на стол поставили… клетку.