Возвращение
Шрифт:
– Есть. Да ей еще твое подавай. Ты не замечала, делилась охотно, а ей-то еще хуже. Когда вот так, легко отдается. Не видишь ты себя и ее не видела. А ей бы… хоть раз бы ты пожелала того, что у Аксиньи есть, хоть раз бы позавидовала.
– Не умею…
– Знаю, Устяша. А она не понимает этого. И злобится. В моих родных местах так говорят: дружишь с гадюкой – дружи, а палку в руке держи. Вот и ты ее держи да оглядывайся. Если будет возможность, ужалит тебя Аксинья.
– Даже себе во вред?
– Постарается, чтобы не во
– Нет, нянюшка.
Понимаю.
И нашу последнюю встречу с сестрой хорошо помню. Только глаза закрой – и вот она перед глазами. Разодетая в дорогие наряды, накрашенная, напудренная… отчаянно злая и несчастная. Такая, что я ее даже пожалела. И тем еще больше уязвила? Она меня жалеть и жалить приползла, а я ее пожалела…
Неуж так и было?
Почему я не видела? Не задумалась?
Только после монастыря что-то осознавать начала. Только на своем горьком опыте научившись…
– То-то и оно. А еще красивее ты. И добрее, и душа у тебя больше. А это не присвоить, не отнять. Вас рядом поставить, так люди сначала к тебе пойдут, потом к ней. И это ей тоже хуже крапивы. Золото дать можно, камни самоцветные. А люди ее все одно любить не будут. А тебя будут.
А еще нельзя отдать то, что внутри. Крохотный черный огонек под сердцем. А если бы и можно – Аксинья его точно не выдержит. Не волхвой станет – ведьмой. Сама себя проклянет.
Нет выхода.
– Ох, нянюшка. А может, все же перерастет?
Дарёна едва девушку по затылку не треснула.
Вот дурища-то, прости господи! Из жабы соловья не вырастить, хоть ты ее золотом со всех сторон облепи! А все ж одной квакать, второму петь. И не обойти этого никак.
Сдержалась. Только коротко и сухо отозвалась:
– Спиной к ней не поворачивайся.
И ушла бы, да тут холопка в дверь сунулась:
– Боярышню боярин кличет. Говорят, от царя кто приехал…
От… царя?!
Когда Устя в горницу вошла да Михайлу увидела…
Руки сами в кулаки сжались.
Не от царя, от царевича. Перепутала дура! Но Устя говорить ничего не стала, поклонилась.
– Звали, батюшка?
– А и то звал, Устя. Вот от царевича тебе привезли что… возьми. Разрешаю я.
– Благодарствую, батюшка.
Михайла с лавки поднялся, к Усте вовсе уж близко подошел.
Руку протяни, коснись…
И мог бы!
И протянуть, и схватить, и обнять. Так близко, почти рядом… и – нельзя! Ничего нельзя сделать, только рядом стоять, только запах ее чувствовать, травяной, полынный, только в глаза смотреть.
Рядом локоть, да не укусишь!
–
Сверток протянул.
Большой, из ткани легкой, шелковой…
Устя подарок взяла да тут же, при батюшке, и ткань развернула. Чего ей таиться, скрывать? Вся на виду.
На пол грамотка выпала.
Устя подняла, глазами пробежала. Писал царевич на лембергском. А она на нем читала легко, чай, в монастыре не одна книга на нем была.
Устиньюшка, свет мой!
Прими, не побрезгуй. С маменькой поговорил, обещала она через два дня боярыню Евдокию позвать.
Вечность целая!
Весь я в мыслях о тебе.
Твой Федя.
– Что царевич пишет? – Как боярину с любопытством совладать?
– Прочитай, батюшка. У меня от тебя да от матушки секретов быть не может.
Устя грамотку протянула, а сама за сверток взялась. И едва не зашипела в гневе.
Иглы.
Тонкие, дорогие… Штук двадцать их тут.
Шелк разноцветный, не только синий. Золотая нить – хоть вышивать, хоть шить.
Бусины стеклянные самые разные, на десяток девок хватит, не то что ей одной.
Все то, что потеряла она из-за татей.
А теперь пусть ей ответят, откуда Фёдор про то знает? А?! Кто ему сказал?!
Петька? Так принесли его на подворье, Устя узнавала. Мертвого принесли.
Сама Устя молчала. Боярыня тоже с царевичем не откровенничала. Так откуда знания?
А все просто. Ежели и не по его приказу похищали, то с его ведома. И на двор он не просто так приехал: когда б не оказалось тут Устиньи, что б дальше делалось?
Искали бы ее.
С добром? Или чтобы принудить к чему? Устинья глаза на Михайлу подняла, так тот едва не шарахнулся.
Вот она какая быть может?
Отец ее сидит, грамотку в руках крутит, а Устинья… до чего ж хороша!
Глаза горят, щеки гневным румянцем окрасило, губы стиснуты… так и расцеловал бы! Подхватил бы на руки, по горнице закружил, пока не перестанет гневаться, пока льнуть не начнет ласково…
– Боярышня?
– Передай, Михайла, мою благодарность царевичу. Сейчас и ответ я ему напишу.
Подошла к столу, перо взяла, лист бумаги. Не на бересте ж писать царевичу?
«Фёдор Иоаннович, за подарок благодарствую, кланяюсь земно. Буду шелками шить да о тебе думать.
Каждой девке для любимого хочется красивой быть.
Надеюсь на встречу, ждать ее буду.
Устинья».