Возвращение
Шрифт:
Дошла до светелки кое-как, упала на лавку – и словно черным покрывалом ее накрыло.
Ни думать, ни решать… ничего ей сейчас не надобно. Вот только лежать – и дышать. Всю ее эта ночь высосала. Не успела силы восполнить, наново их тратить пришлось. Вот и упала.
И не чуяла, когда с нее одежду снимали, когда одеялом пуховым укрывали. Вытянулась ровнее, руки под голову подсунула.
– Спит…
Боярыня переглянулась с нянькой – и обе вышли на цыпочках.
Пусть спит чадушко. Заслужила, умничка,
Во дворе боярин гостей провожал.
До ворот дошел, поклонился, гости в ответ поклонились, верхом сели да поехали. Тоже уважение проявили.
А как ворота закрыли, боярин к жене повернулся:
– Что Устинья?
– Спит. Упала без сил, Дарёну я с ней оставила, а сама с тобой поговорить хочу, Алешенька.
– О чем, Дуняша?
– Беда у нас может быть, Алешенька. Большая беда.
Боярин тут же серьезным стал. Его жена такими словами зря кидаться не станет. Только когда и правда – край пришел.
– Что случилось, Дуняша?
– Я к Устинье пошла, как царевич вышел. О чем он сказал, боярин?
– Тебя к царице пригласят. Так ты дочек с собой возьми. Пусть в палатах побывают. Царевич Устинье обещал.
– Он ей в любви признался, Алеша. А Устя, умничка наша, сказала, что ничего ей не надобно, только бы Фёдора узнать получше. Долг ее родителям повиноваться да жить ей не с долгом придется, с человеком.
– Умна у нас дочка.
– Ей, Алешенька, весь ум и достался, что на двоих отмерен был. Знаешь, что Ксюха ей сегодня высказала? Мол, Устя только о себе думает! Могла бы и сестру в палаты взять. Подслушивала она, да всего не поняла. А как Устя ей ответила, что вместе они поедут, так Аксинья с цепи сорвалась и поносные речи на государя нашего говорила.
– Ты в уме ли, Дуняша?
– Я в уме. А вот Аксинью я в палаты не возьму. Злоба ее точит, зависть к сестре. Ляпнет что – вреда не оберемся.
– Я из нее дурь-то повыбью! – встопорщил короткую бороду боярин. Длинная у него отрастала, да получалась навроде козлиной. Приходилось стричь ее так, чтобы шею до середины закрывала. Тогда она и вид имела.
– Повыбей, муженек. Каша березовая ей только в пользу пойдет. А только и брать я ее пока побаиваюсь. Дури в ней много… ляпнет чего – и стыда не оберемся, и горя.
– Справимся, Дуняша. А с Устей ты тоже поговори. Когда удастся ее брак с царевичем, то честью великой для нашего рода будет.
Боярыня кивнула:
– Поговорю. Позднее. Как она в себя придет, так и поговорю.
Боярин кивнул – и отправился на задний двор.
Аксинья, говорите?
Когда позади осталось не то три, не то четыре улицы, Фёдор придержал коня. Подозвал к себе Истермана:
– Руди, тебе сегодня повезло.
– Знаю, Теодор.
–
– Мин жель, когда б я не для тебя старался…
Руди уже почти успокоился.
Устинья жива, Фёдору она ничего не рассказала, да и что она знать-то могла? Правильно, ничего!
Вот ничего Руди и не будет. На первый раз.
Наверное.
– Знаю. Потому и не гоню от себя. Но еще раз случится – не помилую.
Руди согласно кивнул:
– Твой приказ – закон, государь.
– Вот и не забывай о том, – бросил Фёдор.
– Коли позволит царевич слово молвить…
Про Михайлу все забыли, а вот он в стороне от событий не остался.
И попросту расспросил холопов! С собой Илья никого не взял, ну так боярыня позаботилась, нужный слушок пустила.
– Позволю? – заинтересовался Фёдор.
– Устинья Алексеевна от татей сбежала, когда на них медведь напал. Поняла, что другого случая не будет, и в лес кинулась.
– Так.
– Вышла к Ладоге, а потом и к городу. В пригороде остановилась у одной семьи, весточку домой послала, чтобы по городу в обтрепках не идти, не позориться.
– Разумно, – согласился Истерман.
– Царевич, не вели казнить, а только отправил бы ты ей ее потерю. Небогаты Заболоцкие, а иголки тонкие, шелк да стеклярус иноземные и, чай, денег стоят немалых?
Фёдор согласно кивнул Михайле:
– Ты предложил – тебе и выполнять. Денег дам. Сходи в торговые ряды, купи потребное да и отвези боярышне.
– А…
– А ее потерю мне отдай. Ни к чему мне, чтобы она на Руди гневалась.
– Неуж не догадывается она?
– Не твоего ума то дело, – рыкнул Фёдор.
Михайла хлюпнул носом, утер слезу, скатившуюся из глаза.
– Прости, государь. Язык болтливый…
– Не догадывается, – снизошел до ответа Фёдор. – Со мной она ни о чем таком не говорила.
Михайла подумал, что это как раз говорит об уме Устиньи. А что там Фёдор…
Да любая ворона на заборе – и то его умнее. Но промолчал.
Сказано – купить?
Съездит и купит. А может, и с боярышней парой слов перемолвится?
– Государь, не хочешь ли боярышне грамотку какую написать? А я б и передал?
– Молодец. Напишу, – кивнул Фёдор. И пришпорил коня.
Руди смерил Михайлу подозрительным взглядом, получил в ответ невинную улыбку и успокоился. А зря.
Михайла просто не собирался тратить силы на живой труп. Он Истермана приговорил, осталось только убить. Так-то…
– Тятенька! Пожалей!!! Не-е-е-е-ет!!!
Вопли неслись над двором.
Боярин наблюдал за тем, как неразумную дочь порют плеткой. И не спешил останавливать порку.
Не работает голова?
Так мы ума через заднее место вгоним!