Второе пришествие
Шрифт:
Какое-то время все молчали, каждый переваривал произнесенные здесь слова.
– Если дело так обстоит, как вы говорите, Марк Вениаминович, то встреча с патриархом становится еще более настоятельной. Это будет великим событием для всех нас.
– А вы не боитесь?
– едко спросила Вера.
– Даже если и страшно, есть вещи, которые нельзя избежать. Каждый христианин должен быть готов однажды взойти на Голгофу. Для него это высшая точка, на которую способна поднять его вера.
– Возможно, - согласился Введенский, и Чаров понял, что на него произвело впечатление последняя сказанная им фраза.
– Я постараюсь организовать эту встречу, -
Беседа закончилась. Введенский и Чаров одновременно встали со своих мест. Перед тем, как расстаться Чаров спросил:
– Скажите, Марк Вениаминович, а почему Он выбрал именно вас как посредника?
– Я бы и сам хотел это знать. Будет возможность, спросите сами у Него.
56.
Проводив Чарова, Введенский вернулся в комнату. Вера пристально посмотрела на него.
– Ты выглядишь грустным, - оценила она.
– Ты не ошиблась. Мне грустно от того, что им стало известно о пребывании тут Иисуса.
Вера подошла к Введенскому и обняла его.
– Ты хотел владеть этой тайной безраздельно.
Введенский был немного удивлен ее проницательностью.
– Было такое желание.
– Но ты же понимал...
– Понимал, но желание все равно было.
– Что ты будешь делать?
– Как что? Сегодня сообщу Ему об этой просьбе. Я не в праве не довести ее до Иисуса. Но теперь события могут принять самый неожиданный оборот. Между Ним и этой конторой вряд ли возможно согласие. Они слишком разные, между ними историческая пропасть. Не представляю, как и о чем они могут договориться.
– Ты чего-то боишься?
Введенский ответил не сразу. Он обнял Веру и прижал ее к себе.
– Ты думаешь, Матвей сам по себе решил убить епископа Антония. Я в это не очень верю. Большая вероятность, что его надоумили. Возможно, тот же самый Чаров.
– Мой отец, кстати, никогда его не любил. Да и я тоже. Папа называл его двоедушным.
Введенский кивнул головой.
– Я всегда его таким и воспринимал. Но меня сейчас волнует другое. Наша патриархия - это по сути дела новый синедрион. А чем патриарх лучше Каиафа. Иисус им так же мешает, как и тем деятелям
Вера даже отстранилась от Введенского.
– Ты хочешь сказать, что они могут Его убить?
– А почему нет. Те убили, точнее, вынесли Ему смертный приговор, почему нынешние не могут сделать что-то похожее. Ведь если так рассудить, с того времени мало что изменилось. В том числе и люди, по отношению к Иисусу они испытывают схожие чувства. Он им так же мешает, как и тогда.
– Но это страшно. Надо срочно Его предупредить.
Введенский грустно улыбнулся.
– Полагаешь, Он этого не знает, не понимает, не учитывает. Но ведь и тогда Он все осознавал, а все равно пошел на Голгофу. Для Него это может быть был единственный способ победить эту камарилью. А если и сейчас Иисус захочет повторить то же самое, не найдя другого способа их одолеть?
– Нет, ты говоришь ужасные слова. Какой в этом смысл?
Введенский пожал плечами.
– Тогда распятие было у него последним аргументом. Может, и сейчас Он прибегнет к нему, если ничего другого не останется. Мы никогда до конца не поймем логику Его поступков. Но тогда это устроило всех, я подозреваю и апостолов. Без Него им стало гораздо легче, они почувствовала себя самостоятельными, каждый теперь мог идти своим путем. Что и произошло. И сейчас - тоже.
–
– Польза все же была, не соверши Он этот поступок, на том все, возможно, и заглохло бы. Но в любом случае я очень не хочу, чтобы события развивались бы по схожему сценарию. Я все больше убеждаюсь, что Он сделал роковую ошибку, повторение которой я бы ни за что не хотел; Его смерть ничего не изменит; если что и способно изменить, так это Его жизнь. Но как Его убедить, если Он примет такое решение, не представляю.
Вера задумалась.
– А мне кажется, это можно сделать.
– Как?
– удивился Введенский.
– С помощью Марии Магдалины. Ты не совсем прав в утверждении, что Его гибели радовались все. Я знаю, по крайней мере, одного человека, для которого это стало трагедией. Однажды она мне сказала, что сильно переживала Его уход. Она тогда была против поступка Иисуса. Потом они много обсуждали эту тему. Думаю, она будет против и теперь.
– Возможно, в этом есть свой резон. В случае чего, я буду убеждать говорить с Иисуса, а ты - говорить с его женой.
57.
К Иисусу они приехали под вечер. Введенский немного волновался. Во-первых, не знал, как отнесется Он к просьбе Чарова о встрече с патриархом, во-вторых, когда он с Ним говорил по телефону, то ему показалось, что голос Иисуса звучит как-то напряженно. Может, что-то произошло, может, они не к времени? Но так как формального отказа от встречи не прозвучало, Введенский и Вера сели в машину и отправились в путь по хорошо знакомому маршруту.
Предчувствие Введенского не подвело, он сразу обнаружил, что здесь происходит очередная горячая баталия. И как обычно ее закоперщиком выступает апостол Павел. Этот невысокий, лысый, невзрачный человек буквально преображался, когда речь заходила об отстаивание своей позиции. Он превращался в охваченного яростью льва, а его всколоченные волосы по краям лысины походили на гриву.
– Послушайте, Марк, вам это будет полезно, - проговорил апостол.
– Наши разногласия становятся все более непреодолимыми. Только что мы обсудили арианскую ересь, оказалось, что Иешуа придерживается близких взглядов. А до сегодняшнего дня я полагал, что он согласен с Никейским символом веры. Теперь очередь дошла у нас до пелагианства. Скажи, Иешуа, пусть он узнает о твоих истинных взглядах.
Иисус встал со стула и прошелся по залу. Все присутствующие проводили его взглядом.
– Да, я разделяю доктрину Пелагия в большой степени, - проговорил Иисус.
– Идея первородного греха я всегда считал порочной. Каждый должен отвечать за свои грехи, а не за то, что когда-то Адам и Ева ослушались Бога. Их за это изгнали из рая, разве этого наказания недостаточно для искупления совершенной ошибки. Пелагий был прав, когда признавал первородный грех в качестве лишь первого дурного примера, поданного Адамом, но отрицал реальную силу греха, переходящего на его потомков. Идея первородного греха мне никогда не нравилась, и я был против, когда ее включили в доктрину. Поймите, друзья, это принципиальный вопрос. Если мы отрицаем свободу воли, то по сути дела делаем человека не одушевленным. Чем он отличается от автомата, если он лишен возможности самому выбирать и строить свою жизнь. Предопределение, которым так всех пригвоздил Августин, делает нас рабами собственной судьбы. Я и тогда был против Августина и считал осуждение Пелагия не справедливым.