Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Среди подписавших «проект 364» мы находим президентов нес­кольких коллегий и их советников; руководителей других учреждений (главу Доимочной канцелярии, обер-прокурора Синода; начальника Оружейной и Мастерской палаты). Таким образом, в рядах оппози­ции оказалось руководство не только армии, но и центрального госу­дарственного аппарата. Наконец, в рядах оппозиции выступили вли­ятельные придворные — камергеры А.Г. Строганов, С.Г. Нарышкин, С.В. Лопухин; старый обер-гофмейстер Петра I и Екатерины I, быв­ший глава Дворцовой канцелярии М.Д. Олсуфьев и ее нынешний ди­ректор гофмейстер А. Елагин.

Как и о чем спорили дворяне в условиях

небывалой «гласности»? Редкие письма и следственные дела эпохи донесли до нас отзвуки дис­куссий. Вице-президент Коммерц-коллегии Генрих Фик (один из соз­дателей коллежской системы центрального управления в России), по словам сослуживцев, радовался, что «не будут иметь впредь фаворитов таких как Ментиков и Долгорукой», и мечтал «о правительстве как в Швеции». На это асессор Рудаковский «ответствовал ему, что в России без самодержавства быть невозможно, понеже Россия кроме единого Бога и одного государя у многих под властью быть не пожелает».

Капитан-командор Иван Козлов тоже был доволен: императрица может по своей воле потратить только выделенные ей 100 000 руб., «.. .а сверх того, не повинна она брать себе ничего, разве с позволения Верховного тайного совета; также и деревень никаких, ни денег не повинна давать никому...». Но подписи самого автора под проектами нет, хотя он был в это время в Москве и даже удостоился аудиенции в Верховном тайном совете. Рисковать карьерой желали не все, как не все интересовались заморскими порядками. Многие культурные на­чинания затронули лишь узкий слой дворянства. Если для просвещен­ного Феофана Прокоповича Гуго Греции был «славным законоучите­лем», то в дворянской массе скорее можно было услышать:

«Гроциус и Пуфендорф и римские правы —

О тех помнить нечего: не на наши нравы».

Отсюда и иной уровень споров. «В смысле укора неограниченной власти в России, — докладывал датский посланник Вестфален, — выс­тавляют случай, бывший в правление царицы Екатерины. В кратков­ременное свое правление она израсходовала для своего двора венгерс­ких вин на 700 000 рублей и на 16 000 рублей данцигских водок в то самое время, когда тысячи ее подданных терпели недостаток в насущ­ном хлебе. На этот рассказ люди иных воззрений отвечают: "Одна ласточка весны не составляет"».

«Батюшка де мой з другими... не хотел было видеть, чтоб госуда­рыня на престоле была самодержавная. А генерал де Ушаков — пере­метчик, сводня; он з другими захотел на престол ей, государыне, быть самодержавною. А батюшка де мой как о том услышал, то де занемог и в землю от того сошел», — передавала состояние генерала Г.Д. Юсу­пова его дочь, сосланная в том же 1730 г. по доносу родного брата за то, что собиралась «склонить к себе на милость через волшебство» но­вую императрицу. Князь Юсупов, как и «другие» из генералитета, был не против умерить власть императрицы, хотя отнюдь не был «конституционалистом» — просто «наперед слышал, что она будет нам неблагодетельница». Видимо, для знатного генерала, как и для мелко­поместного служивого, сравнение достоинств той или иной загранич­ной «формы правления» отступало на задний план перед простыми и понятными примерами. И примеры эти «работали» как против «верховников», так и против «конституционалистов».

Пока члены Совета молчали (ни один из их планов не оглашался и не обсуждался), подняли головы их противники — те, кто не желал никаких перемен.

Талантливый публицист и «имиджмейкер» петро­вской монархии архиепископ Феофан Прокопович умело обращался к разным уровням восприятия в своей агитации против Верховного тайного совета: «Все проклинали необычное их дерзновение, несытое лакомство и властолюбие. И везде в одну, почитай, речь говорено, что если по желанию оных господ сделается (от чего сохранил бы Бог!), то крайнее всему отечеству настоит бедство. Самим им господам нель­зя быть долго с собою в согласии: сколько их есть человек, чуть ли не столько явится атаманов междоусобных браней, и Россия возымет скаредное оное лице, каковое имела прежде, когда на многая княже­ния расторгнена, бедствовала».

Для одних здесь на первое место выставлялись «лакомство и влас­толюбие» «верховников» — семейство Долгоруковых использовало свою близость к трону для обогащения. Для более грамотных Феофан приготовил ссылку на эпоху раздробленности страны: утверждение у власти нескольких знатных родов грозит распадом империи! Эти уг­розы действовали — казанский губернатор Артемий Волынский имен­но так и оценивал доходившие из Москвы новости: «Боже сохрани, чтоб не сделалось вместо одного государя десяти самовластных и силь­ных фамилий: и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежнего идолопоклонничать и милости у всех искать».

Иной же опыт государственности, похоже, не вспоминался. Дво­рянские проекты не упоминали ни Земские соборы XVI—XVII вв., ни попытки ограничения самодержавия в эпоху Смуты. Воспитанным в эпоху реформ участникам событий было трудно ломать созданную са­мим Петром Великим государственную машину. И это обстоятельство умело использовалось их противниками. Дипломаты отмечали: имя Петра I стало в 1730 г. аргументом в шляхетских спорах в виде «гро­могласных обвинений, словесных и письменных, против Голицыных и Долгоруких за непримиримую их ненависть к памяти Петра Вели­кого и к его несчастному потомству».

«Конституционалистам» противопоставляли величие и заслуги Петра. Конечно, люди уровня князя Д.М. Голицына нашли бы что от­ветить. Но что было делать тем служивым, кто не привык к ученым спорам? Тем более что многих из них именно петровские реформы «вывели в люди», дали возможность получать чины, ордена, крепост­ные души. Даже идейный «прожектер» Василий Никитич Татищев в своей «Истории российской» оценил Петровскую эпоху такими слова­ми: «Все, что имею — чины, честь, имение и, главное над всем, разум — единственно все по милости его величества имею, ибо если бы он меня в чужие края не посылал, к делам знатным не употреблял, и милостию не ободрял, то бы я не мог ничего того получить».

А «верховники» продолжали молчать. Члены Совета съезжались, решали текущие дела, но так и не обнародовали никакой новой «фор­мы правления». Быть может, правители были слишком уверены в се­бе? Или правы дипломаты, докладывавшие о разногласиях среди них? Совет так и не решил опубликовать «кондиции», вопреки «особ­ливой секретной записке» фельдмаршала В. В. Долгорукова. Доку­ментальным свидетельством споров в рядах «верховников» осталась записка В.Л. Долгорукова: опытный дипломат уговаривал коллег как можно скорее «убегнуть разногласия» и «удовольствовать народ», а для этого — немедленно пополнить Совет новыми членами, т. е. при­нять главное требование оппозиции. Но ничего сделано не было — правители упускали инициативу.