Выбор
Шрифт:
Разговоров с ним Борис тоже не вел никогда. Тут же Любава налетала, с мамками-няньками, старшего брата в сторону оттирала…
Вот и получалось так-то…
Отцу Борис обещал о брате позаботиться, но любви все одно не было. Вежливость.
Просто вежливость.
— Боря, я жениться наконец хочу.
— И что с того? Вот отбор для тебя устроили, смотрины честь по чести. Смотри, да и женись, кто ж тебе мешает?
— Ты знаешь, мне весь курятник этот не надобен! Мне Устя нужна!
— И
— Я б хоть завтра женился! Да ты все дело затягиваешь!
Борис удивился даже. Не ожидал он от братца услышать такое.
— Я?
— Думаешь, дурак я? Не вижу ничего?
Как-то так Борис и подумывал. И дурак, и не видишь…
Затягивал. А как еще Устинью в палатах государевых оставить подольше? Она ведь не дура, за Федора выйти замуж не согласится, а как ее тут удержать? В гости приглашать?
Нельзя пока…
Тайно приходить? С родителями ее переговорить?
А зачем усложнять-то все? Потянуть чуточку время, и ладно будет. Потом уж она тут жить спокойно сможет, как царица, жена его.
— Ты мне, братец, ответь. У тебя мать болеет?
— Мне то не мешает.
— Угу. У тебя мать болеет, я жену в монастырь только что отослал, двоих боярышень чуть третья не отравила, а я должен о твоей свадьбе думать?
— Так чего там думать-то?
— Вот и не думай. Поди пока, за девушкой поухаживай, что ли? Ты ж ее и не знаешь вовсе. Что ей нравится, что любо, что не любо…
— С Устей я и сам разберусь! Ты мне скажи, когда свадьбу играть можно будет?
— На Красную Горку. И не ранее. И то — если Устинья согласится невестой твоей стать.
Федор даже рот открыл.
— Согласится, конечно.
Борис промолчал.
Было у него и свое мнение на этот счет. Нелестное. А пока…
— Иди, Федя. С Устиньей Алексеевной поговори, по саду погуляй, что ли. Сладится все постепенно, только время дай.
— Время, время… только о том и слышу.
— Иди, Федя.
Дверь закрылась, только что хлопнула, а Борис задумался, что делать ему. Федя жениться рвется… надо с Устиньей поговорить. И неволить ее не хочется, и время бы им выиграть, и всех вокруг пальца обвести. Только согласится ли она его супругой стать? Согласится ли рядом с ним жить, детей ему рожать — хоть и говорит она, что спину ему прикрывать станет, а все равно страшновато этот разговор начинать. Но лучше сразу определиться, так что Боря себя в руки взял.
Сегодня же и поговорит он с Устиньей, будет у них время, как в рощу поедут.
Марфа Данилова спала уже, когда что-то ей сквозь сон померещилось.
Что-то чужое, страшное… сон нехороший?
Комната темная видится ей, и в центре комнаты в жаровне огонь горит живой, над жаровней той котел на цепях висит, в него прядь черных
— На плохую весть, на дурную смерть, на черную ночь, красоту прочь…
И стоит возле котла того баба страшная, жуткая, и лицо у нее такое…
Страшное оно.
Старое, сморщенное все, а глаза ровно и вовсе не человеческие, так бы змеиные глаза на лице человеческом смотрелись, страшно, жутко даже…
Она ложкой большой зелье мешает, что-то приговаривает, и мечется Марфа во сне, и страшно ей, и жутко… что-то недоброе надвигается, пальцы сами собой на крестике сомкнулись, да какая уж от него защита? Тут веровать искренне надобно, а она… какая уж у нее вера?
В Храме Божьем и то с парнями перемигивалась…
А жуть надвигается, и что-то темное ползет, и Марфу охватывает, и стонет девушка во сне, старается из черноты вырваться — и проснуться не может.
Нет, не может, и закричать сил нет, горло перехватило, и только слезы катятся из уголков крепко сомкнутых глаз, впитываются в подушку пуховую.
Что-то будет с ней?!
Глава 14
Борис хотел поговорить, пока до рощи ехать будут — не получилось.
Ветер шаловливый разыгрался, снег понес, неприятно говорить было, когда снежинки в рот залетают. Боря и рукой махнул.
Потом поговорит. Ладно уж, даст он себе поблажку маленькую, подберет подходящий момент. Добряна их на подъезде к роще встретила, как знала о приезде.
— Государь! Устя!
Устинья с коня спрыгнула, поклонилась.
— Поздорову ли, сестрица?
— Властью матушки Живы все благополучно. И ты, государь, проходи. Я смотрю, у тебя все намного лучше стало, но я и еще помочь рада буду.
Борис и спорить не стал. Затем и ехал.
— Добряна, поговорить бы нам.
— Слушаю, государь.
Замялся Борис, на Устинью взгляд бросил.
— Я пока на пригорочке посижу, отдохну, — Устя поняла, что царю узнать что-то надо. Не обиделась она, да и на что тут обижаться? У каждого свои секреты есть, она Борису тоже не все рассказала…
Пусть поговорит спокойно.
А она отдохнет, посидит…
В роще тихо было, спокойно, уютно. Главное — тихо. Очень Устинье этого не хватало. Спокойствия, защищенности, может, даже и стен монастырских. Там она к келье привыкла, к тишине и покою. А тут?
Затянуло ее в новую жизнь, закипело вокруг, забурлило, а она ведь не поменялась. И сейчас Устя просто сидела и слушала тишину.
Пронзительную.
Невероятную.
Тишина, казалось, была ощутима, она обволакивала и проникала внутрь, она ласкала и успокаивала. И Устя прикрыла глаза, отдаваясь всей душой этому редкому чувству.