X-avia
Шрифт:
умыкнутую мной из учебного филиала корпоративную газету «X-Avia» и бутылка
шампанского.
После бассейна мы поехали на окраину Большого Города, туда, где не видно шпиля
Кафедрального Собора, где лишь куцые деревья и безликие жилые массивы. В
безымянном парке открыли шампанское и подолгу смотрели в небо. Мы оба оказались
настолько тоненькими, что помещались вместе полностью на одном полотенце, при этом
можно было каждому лежать на спине и разглядывать одинаковое
пустое, глухое, мутное и бессмысленное, вновь не предвещавшее никаких осадков, а
только чудовищную жару.
– У нас с тобой никогда не будет ни одной общей фотографии, - после долгой паузы
произнесла ты.
– Слишком много отрицания, - ответил я.
Шоколадка растаяла еще в упаковке так, что ни о каком отламывании плиточек не
могло быть и речи: осторожно держа двумя пальцами обертку, шоколад приходилось
откусывать зубами, да еще стараться не измазать лицо, а потом, спустя несколько секунд
запивать сладкое нагретым шампанским прямо из горлышка, и эта неудобная для питья из
горла бутылка шампанского, становилась все теплее и теплее с каждой минутой, с каждым
пройденным метром солнца по добела раскаленному небосводу.
– Я никогда в жизни никого так не любил, - снова признался я тебе.
– Слишком много отрицания, Дантес, – ты улыбалась.
Даже яблоки никогда не хрустели так звучно, никогда листва на деревьях не выглядела
более сочной, я повторял и повторял, что весь мир становится монохромным, когда ты
уезжаешь домой, к нему. Может быть, мы родственники? Ведь ты говорила, что твоя
бабушка из Семипалатинска, все возможно на этом свете, мы точно родственники, никто
друг друга лучше не понимал, никогда. И мы любим одни и те же вещи: третьи этажи всех
наших квартир, маму, гладящую нам ладошки в детстве, собирать грибы, бархатные на
ощупь, благородство авиации – мы слишком похожи, Кристабель. Я боюсь себе
признаться в том, что вместе мы не станем ругаться из-за бытовухи, и что рутина не
сожрет нас, и ты соглашаешься, о да, о черт, как же страшно себе в этом признаться.
Я удивился, почему ты не прыгнула в воду, дитя волн, дитя морей. От тебя не ожидал,
честное слово. Ты побоялась глубины, неизвестности, риска, ты сказала, а вдруг сердце от
страха остановится, вылезать седой из воды что ли. Ты была в черной купальной шапочке
и мужской футболке с Сидом Вишезом, отчаянно хотевшая казаться круче всех в этом
бассейне. И совсем не соответствовала Сиду, солнышко, испугалась адреналина; я думал,
она выросла на берегу океана, а так боится нырять, и мне стало за тебя так страшно, я
поразился сам себе, так переживая за тебя там, в этой хлорированной артезианской, где
ноги
Мы взрослые люди, Кристабель. Любви не существует.
Скажи, что ты любишь меня.
Но я тебе все равно не поверю. Ты сама не знаешь, что несешь, мои любимые
подслеповатые глазки. Ты не можешь меня любить. Мы из разных социальных слоев. Об
этом я твержу и твержу, пытаясь убедить самого себя в нестоящей свеч игре, когда мы
сидим на перроне возле аэропорта и курим, и пепел падает на оценочный журнал нашей
группы первоначальной подготовки бортпроводников (какого-то черта именно меня-
раздолбая и назначили старостой), и прожигает обложку, а мне страшно, что за это мне
влетит, но тебя это так смешит, я так люблю, когда ты смеешься, что мне, в принципе,
плевать на этот несчастный журнал.
Я потеряю тебя, о Боже. Ты говоришь, скажи, чтобы ставили вместе в рейсы в нашем
отделении, когда начнем летать. А мне страшно, что, если я начну рыпаться, начальство
разозлится и уволит меня. Мне страшно потерять работу, но тебе этого не объяснишь. Что
страшнее, потерять работу или тебя? Тебя у меня и так нет, что бы ты ни сказала, я тебе не
поверю. А стоит мне остаться без денег (которых у меня нет, как и тебя), ты и вовсе
исчезнешь. Ты привыкла жить в роскоши. Я ведь слышал названия супермаркетов, в
которых вы с мужем покупаете продукты.
А я звеню медной мелочью в этом нестерпимом пожаре. Жена дала мне с собой
влажные салфетки, я вытираю ими лицо и шею, я пью по два литра воды в день, руки
дрожат на жаре. Я слышал, в вашем доме в самом центре Большого Города, на улице
Ротшильда, даже есть кондиционер. Я знаю, в вашем автомобиле есть кондиционер. А я
буду. В тамбуре электрички. Буду скучать по тебе до завтра. Я жалок, жалок, десять раз
жалок и ничтожен, и мне нечего тебе предложить. Ты взяла меня за руку, пообещала, что,
когда градусник термометра будет показывать хотя бы тридцать, и температура немного
понизится, мы купим горький Lindt с апельсином или перцем, и съедим его. Ты покажешь
мне жизнь. Покажи мне жизнь, спаси меня.
Мы шли сегодня из бассейна под мостом, какими-то козьими тропами. Навстречу шел
пьянчуга, бездомный, в рванье. Ты шла впереди меня, и, когда вы с этим бомжом
встретились на одной протоптанной дорожке, ты уступила ему место, отошла в сторону,
на травку, и сказала: «Извините». Я был шокирован. Кристабель, моя принцесса, какая же
ты вежливая, иногда до приторности, ты такая невозможно одухотворенная, что я
переживаю. Мне страшно за тебя в этом мире, как было страшно, когда ты в футболке с