Я, подельник Сталина
Шрифт:
Глава 11.
Глава 11. В душу каждому не залезешь, трудно на гражданской войне - не отличить, кто по одну сторону баррикад, а кто тебе самый злейший враг. И морда лица у него такая же, и язык... И одеты почти всегда одинаково, это если не считать кадровых военных и милиционеров. А так, все одной масти. Будто цыплята из-под одной наседки, в дурости великой вознамерившиеся переклевать друг дружку. Мятежники, наверное, долго головы ломали, как им выделять своих среди весьма условно чужих. Вариант с красными повязками, успешно испытанный сравнительно недавно, отпадал сразу и бесповоротно. Как-никак, мятежники - борцы с красной заразой. Зеленый - тоже не то, казаки и русские обидятся. Вспомнят про зеленое знамя ислама и Бог весть что подумают. Какой-нибудь оранжевый или фиолетовый цвет было бы замечательно, только откуда раздобудешь столько
В Кудаше Ирек сразу отметил этот отличительный признак мятежников. У Назара лента, именуемая «белой», тоже имелась. Только скорее цвета плодороднейшей земли. Товарищ Сафин не преминул захватить повязку с собой. Сейчас же, устроившись на берегу лесного ручья, с остервенением тер тряпку песком, пытаясь хоть чуть-чуть обелить. При этом яростно чертыхался про себя. “До старости дожил, ума не нажил! Как можно быть таким грязнулей? Ведь выдали ему белую повязку, и во что превратил всего за несколько часов! Люди с грязной душонкой не могут обойтись без грязи вокруг!”- клял Ирек несостоявшегося белоленточника. Более или менее удовлетворившись результатами, накинул тряпицу на сук, пусть пока просушится. Сам же не спеша пообедал хлебом с салом. Можно было бы запалить незаметный костерок, вскипятить в кружке чай. Осины вокруг хватало, а дыма от ее сучьев совсем мало. Да вот беда, нет у Сафина чая, к которому успел пристраститься за последние годы. Нет, так нет, пора в путь.
Как и в Кудаше, оставил скакуна за несколько километров до деревни. Расположившись на господствующей горе, куда мятежники даже не догадались выставить дозор, стал наблюдать.
В Кунакбае было куда многолюднее. Сновали туда-сюда пешие и конные. Численностью до двух рот. Если, конечно, вооруженный сброд уместно считать в армейских подразделениях - никакого порядка! На юго-восточной оконечности поселения, перпендикулярно дороге в Учалы с десяток человек лениво рыли окопы. Пулеметы расположили грамотно, проезжая часть попадает под перекрестный огонь. «С захватом райцентра, судя по всему, не получилось. Иначе, зачем им тут готовиться к обороне?» - прикинул Ирек. В подтверждение его догадки, со стороны Учалов понуро приплелся отряд в 10-15 всадников. Помимо белых лент на рукавах, даже отсюда можно было углядеть бинты на головах, на груди и на прочих частях тел. Понятно, раненые отходят в тыл. С другой стороны прибыли две группы, по 5-6 всадников. Наверное, как и соратники Назара, не успели вовремя управиться с врагами в собственных деревнях и опоздали к намеченному часу. Ирек решил, в такой суматохе вряд ли кто будет разбираться, кто он такой - можно идти в логово врага. Лишь бы кто из знакомых не повстречался. Такая маскировка курам на смех, и все же, напялил на голову засаленную тюбетейку, по наитию прихваченную у того же Назара, слегка вымазал лицо сажей и присыпал пылью. А еще, чуть дрогнувшей рукой сбрил свои усы. Засапожный нож по остроте ненамного уступал бритве. Главное - нацепить ленту и дождаться сумерек.
Тусклая керосиновая лампа силилась разогнать ночную темень. Дневная жара спала, но все равно липким и душным был воздух внутри жалкой хибары. Навевая тоску, на улице завыла собака. Хабибьян Юмашев сидел за столом мрачнее тучи. Мало того, что полковник Махмутов отчитал как сопливого мальчишку перед всеми, так еще грозится завтра выслать его десяток передовым отрядом. На разведку боем. Грудью на пулеметы! Если сами не смогли захватить райцентр внезапным ударом, сейчас нечего и мечтать. Наверняка окопались большевики, подтянули своих сторонников со всей округи. Может уйти, пока не поздно? Подальше отсюда, где никогда не забудут и простят сегодняшние
Он, будто оправдывая ожидания, со всего маха треснул кулаком об стол. Вздрогнули от неожиданности сотрапезники, подскочила и зазвенела нехитрая посуда с остатками ужина.
– Эй, ты!
– взревел десятник густым басом, плохо вяжущимся с его малорослой фигурой, - Как там тебя, Сабит что ли, подь сюда!
На зов поспешил сутулый мужичок лет пятидесяти. Сабит, хозяин дома, к кому определили на постой десяток Юмашева. Хотя какой там десяток, всего впятером остались: кудашевские парни, выменянные утром на коней, ушли к своим. Верхом на его скакунах! Когда Хабибьян попытался усовестить, мол, честь по чести договорились с вашим десятником, глумливо посоветовали: « Ты это, пожалуйся товарищу Калинину, может он чем подсобит», - и нагло рассмеялись прямо в лицо. И что с ними поделаешь, вечером подтянулись остальные односельчане, перевес на их стороне. Салихов, сын собаки, отказался даже вернуть его коней. Дескать, иди, сам все объясни господам сотникам, если они прикажут, чтобы у Хабибьяновских парней было по три коня, а его джигиты шли в бой пешими, так и быть, вернет... Юмашев заскрежетал зубами, от чего хозяин дома окончательно стушевался.
– Чего изволите, господин десятник?
– Изволю задать тебе вопрос - сдается, ты коммунист недорезанный, что мне на такое скажешь?
Белесое лицо Сабита пошло красными пятнами. Вылупив водянисто-голубые глаза, быстро-быстро замотал головой на тощей шее.
– Нет-нет, как вы могли такое подумать!
– Мы, значит, за твою свободу кровь проливаем, а ты нас одной кашей кормишь, будто мы свиньи. И зачем эту скисшую траву выставил? Рази не знаешь, огуречный рассол хорош только после водки? Издеваешься? Дешево ты хочешь расплатиться за нашу кровушку!
– Так огурцы энти в колхозе вырастили. Хозяйка засолила, чтобы не пропадали. А мяса нет. В колхозе завтра бычка должны были забить, обещались каждому немного мясца отпустить. Вот если бы вы пришли не сегодня, а завтра...
– Ах ты, старый осел, еще и за колхозы агитацию разводишь! Да мы тебя на твоих же воротах и повесим! Парни, тащите веревку!
На шум из сеней выскочила хозяйка, тощая и неопрятная баба. Заохала, запричитала, бухнулась перед десятником на колени.
– Смилуйся, господин туря (начальник), глуп мой муженек, сам не знает, что языком мелет! Не со зла он, умишком Бог обделил человека! А в этот колхоз проклятущий мы больше ни ногой, да пропади он пропадом!
Хабибьяновские подручные, уже ухватившие хозяина за руки, остановились, выжидающее посматривая на командира. Тому и самому быстро осточертело устраивать представление, даже липкий страх беззащитных жертв не принес ожидаемого удовольствия. До того пакостно было на душе. Прикрикнул:
– Цыц, глупая баба!
– и чуть задумавшись, вынес вердикт:
– Сабитка, вина твоя перед нами тяжкая. Так уж быть, может и простим. Бутыль самогона принесешь, можешь идти на все четыре стороны. А пока твоя старуха останется с нами. Кому пожалуешься или выпивки не принесешь, сам сверну ее глупую голову.
Хозяин захлопал ресницами:
– Как же так, господин сотник? Всем сегодня объявили, дескать, военное положение в деревне, «сухой закон». Всех кто пьян напьется и тех, кто им налил, плетьми пороть будут. Да и нет у меня хамера (алкоголя) ни капли.
Хабибьян начал наливаться уже не наигранным бешенством. Сколько он горя намыкался в Верхнеуральской тюрьме, куда коммуняки упрятали за сущую безделицу: подумаешь, слегонца покалечил приезжего учителя. Только освободился, только начал чувствовать себя человеком, все сегодня пошло наперекосяк, а тут еще какой-то слизняк будет учить его уму-разуму! Правая рука судорожно стала нащупывать пояс, пытаясь ухватить эфес сабли. Из головы вылетело, сам же перед застольем снял портупею с ножнами и кобурой. Ладонь не находила искомое, от этого десятник впадал в еще большее остервенение. Хорошо хоть хозяйка уловила, что жить им осталось совсем немного.