Я — сын палача. Воспоминания
Шрифт:
В лагере пятидесятники впервые дали мне почитать Библию. На тончайшей бумаге, мелкими буквами, со срезанными для конспирации полями. Я обалдел. Я впал в ступор. Я был очарован. Я был потрясен. Как объяснить человеку, который не испытал этого чувства, что со мной происходило? Все, что я читал до Библии, вся мировая литература, все то, что я любил и даже знал наизусть…
Нет, нет, я не отрекаюсь. Любил и люблю. Но мне показалось, что Библию сочинил, придумал, сотворил, создал не человек, не гений, а Сам… Читал, а мне казалось, что у меня руки грязные держать эту книгу, голова грязная… Изнутри… Мне казалось, что я слышу
Сработана книга по образу и подобию, но духа в ней нет.
Библия для меня двойная. Не то!
Тройная, десятерная, многослойная, бесконечная по глубине смыслов. В тексте я вижу противоречия, несообразности, какие-то как бы глупости, наивности, места, которые нуждаются в истолковании, в осмыслении, но в целом…
Книга, продиктованная Им Самим.
В самом начале, когда в раю Господь спрашивает у Адама, пока единственного человека: куда, мол, ты спрятался от меня? Трудно к этому отнестись серьезно. Тут Господь как бы дедушка на пенсии с внучком в садике на даче играет. Что-то тут не то. Или вот. Глава третья. Самое начало: «Змей был хитрее всех зверей полевых, которых создал Господь Бог». Говорящий змей-искуситель — зверь полевой? А не ипостась самого Дьявола? Как можно в это поверить?
Ева:
— Сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть.
И сказал змей жене:
— Нет, не умрете.
— Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло.
Тут в Библии «боги» с маленькой буквы. И во множественном числе. Бог знает о богах? Недоумение. В (неканоническом) переводе сказано: «будете как великие». Великие — не боги. Противоречия нет. Однако сами-то эти великие откуда взялись? Никого ведь не было. Несколькими страницами раньше в Библии перечислено все, созданное Творцом. И в этом перечислении нет ни богов с маленькой буквы, никаких великих, промежуточных между Господом Богом и первым человеком — Адамом.
Неясность остается.
Мне ближе и понятней Бог вечный, но интеллектуально растущий. Он растет, умнеет, развивается, узнает свои возможности и постоянно творит. Он не только планирует и осуществляет Свои планы, но меняет, улучшает их, последовательно постигает и творимый Им мир, и уровень и широту Своих совершенств.
Мой Бог — это Бог Созидатель, Творец, Демиург.
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. 4. И увидел Бог свет, что он хорош… (Бытие: Гл. 1. Ст. 10–25). И увидел Бог, что это хорошо.
И это правда хорошо, замечательно. В слове «увидел» содержится и то, что Он раньше не предвидел, не знал результата заранее, сотворил по Божественному вдохновению и только после действия оценил.
Оценка «хорошо» носит не этический, а эстетический характер, и это подчеркнуто. Радостно сознавать, что Бог — не безразличен, Он — эмоционален.
Горжусь этой чертой сходства.
Бытие. Гл. 6: 5. «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле (Заранее не знал, не предполагал и не предвидел), и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле…».
(В этом месте мне иногда хочется плакать. Более всего я люблю кающегося Бога. Поэтически представляя
Танцевать ерунда. Чепуха. Вон индуистские бога все подряд пляшут. И собаки, медведи в цирке. А каяться не то что медведя, не всякого человека научишь. Танцевать гораздо легче, чем каяться. Я верю в Бога, который кается.)
И прекрасное завершение этого эпизода с Ноем. БЫТИЕ. Гл. 8:21. «И сказал Господь в сердце своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого — зло от юности его: и не буду поражать всего живущего, как Я сделал». Создал, разочаровался в итоге собственного творения, раскаялся, собрался его уничтожить и, почти завершив задуманное, — опять передумал… Таков мой Бог.
Я не просто верю, я люблю своего Бога и доверяю Ему. Бог — Творец. Не умом, не святостью, не добротой люди уподоблены Богу своему, но способностью создавать, придумывать ранее не бывшее и осуществлять задуманное, разрушать созданное и возводить новое.
Мне трудно остановиться в рассказах о Боге, я еще к этому вернусь, а пока мне пора вернуться в лагерь.
Пятидесятники
Во время следствия, в самом его начале, в одной двухместной камере со мной сидел глава — пресвитер — крымской секты пятидесятников Андрей Коркосенко. Времени между допросами было много, и он мне и рассказал обо всей группе подельников, каждого охарактеризовал. Из их секты по суду больше всех, предельные семь лет получил не он — пресвитер, а фанатик веры — дьякон Николай Голышев.
Вот его-то и других земляков-пятидесятников я повстречал в лагере. На седьмом Дубравлаге собралось довольно много «трясунов» (так презрительно надлежало ни во что не верующим советским людям называть людей этой секты). Из разных мест, но почти все ведущие, лидеры, пресвитера. Пресвитером над пресвитерами поставили в лагере единственного на Союз епископа, который тоже тянул свой максимальный по статье срок (имя не помню, видеть видел его, но за ручку не удостоен).
В этом офицерском полку пятидесятников бывший боевой советский офицер, капитан, инвалид войны Голышев в рядовых не засиделся и тут с почетом и ответственностью был избран дьяконом.
Был он без утраченной на войне ноги, но большой и грузный, на глазах наливающийся дурным инвалидным соком.
Не часто, раз в месяц, мы гуляли с ним по лагерному Бродвею и беседовали. Он не агитировал меня, не привлекал, а так, говорил о Боге, рассказывал о Нем. Его коллеги по секте все это наизусть знали. Их личным общением с Господом не удивишь, а тут подвернулось свежее любопытное ухо.
Меня и сейчас трудно остановить в желании задать прямой неделикатный вопрос. А тогда я не слишком и сдерживался, резал такие глупости, но ничего, вспоминать не стыдно.