Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Господин Тимохин, — усмехнулся я, — я провожу следствие по делу о внезапной смерти, причины которой пока не установлены. Так что Ваша ирония здесь не уместна.
Мою ложь про неустановленные причины Тимохин проглотил, не изменившись в лице. Но я и не надеялся на результат. Просто никогда не стоит упускать удачный случай.
Дверь в кабинет отворилась, и вошла Евгения Львова. Она была уже в черном траурном платье, и было заметно, что плакала недавно.
— Чем могу служить? — спросила она меня.
— Примите
Во время моего вступления Тимохин подошел к Евгении, взял ее за руку. Потом повернулся ко мне, вспомнив, видимо, что сейчас я снова его выгоню, и прося с этим повременить:
— Я не буду мешать.
Я лишь молча кивнул, соглашаясь.
— Женечка, дорогая! — Тимохин поцеловал ей руку. — Держитесь. Любая помощь, все, чем могу!
Затем Тимохин, попрощавшись со мной, вышел, наконец-то, доставив мне изрядное облегчение. Экий все-таки неприятный тип. Ну, я еще присмотрюсь к нему повнимательнее.
— Что Вы хотели бы знать, господин Штольман? — спросила меня Евгения Львова, усаживаясь в кресло и жестом предлагая мне также садиться.
— В каком часу Вы вчера были у брата в гостинице? — приступил я к расспросам.
— Около восьми вечера, — потупилась она.
— О чем говорили?
— Он поссорился с отцом, — ответила она, — и я хотела их помирить.
Лжет барышня не слишком-то умело. Что ж, это очень хорошо. Для меня, разумеется.
— Почему же Ваш отец, — поинтересовался я, — не хотел благословить брак Вашего брата с госпожой Колчиной?
— Он считал, что это мезальянс, — ответила Евгения, почему-то замешкавшись.
— Ну да, бедная гувернантка и наследник богатого состояния, — ответил я. — И что же Вы ему посоветовали?
— Я сказала ему, что нужно смириться, — произнесла Львова, — что увлечения проходят, а семья важней.
И снова в ее голосе прозвучали неискренние нотки. Что-то она от меня пытается скрыть, вот только делает это не слишком хорошо, то ли от природной несклонности ко лжи, то ли просто пребывая в подавленном состоянии из-за смерти брата. Но даже то, что я видел искренность ее горя, не снимало с нее подозрений.
— Не по годам мудро, — одобрил я ее позицию, не слишком скрывая сарказм. — Это Вас отец об этом попросил?
— Нет-нет! Я сама!
— И что же брат?
— Он только смеялся, — сказала Евгения. — И говорил, что я ничего не понимаю, что эта девушка — счастье всей его жизни. Скажите, — обратилась она ко мне, — а правду говорят, что он отравился?
Столь искренний страх прозвучал в ее голосе, что все стало понятно. Она усыпила брата, а теперь боялась, что превысила дозу и отравила его.
— Зачем Вы подсыпали снотворное в шампанское брату? — спросил я.
Но Евгения Львова не собиралась признаваться в содеянном.
— Я? — разыграла она изумление. — Что Вы такое
— Вы знали, что той ночью Ваш брат собирался венчаться с госпожой Колчиной, — пояснил я ей.
— Нет, я не знала, — возразила Львова. — Он был так оживлен, так счастлив. Мы поговорили, и я ушла.
— А почему же Ваш брат вызвал на дуэль поручика Кожина? — поменял я тему беседы.
— Я не знаю, — ответила она.
Надо же, и этого она не знает. Вот ведь незадача!
— Может, потому что он за Вами ухаживал? — подсказал я ей.
— Нет! Нет, совсем пустое это! — качнула она головой отрицательно. — Я знаю, что они поссорились, но причины я не знаю.
Мне надоело слушать ее бесконечное «не знаю» и я спросил более жестко:
— Когда Вы видели поручика в последний раз?
— Не помню, — заволновалась она. — Может быть, неделю назад.
— Есть подозрение, — поведал я ей, — что поручик приехал в церковь вместо Вашего брата. И обвенчался с госпожой Колчиной, выдав себя за него.
— Зачем? — спросила она с напряженной улыбкой.
— А Вы как думаете? — спросил я ее в ответ.
— Откуда я знаю! — проговорила с горячностью Евгения. — Я знаю, что это просто невозможно, что Кожин не мог, он…
Она замолчала, смутившись, поняв, что выдала свое к Кожину отношение.
В целом, мне было все понятно. Доказать я пока ничего не могу, но, судя по моим впечатлениям от разговора, ее непосредственное участие ограничилось подсыпанием снотворного. Об убийстве она не знала. Но, вполне возможно, о нем знал поручик Кожин, к которому Львова явно благоволит.
— Ничего не хотите больше добавить следствию? — спросил я, поднимаясь.
— Нет, — сказала она и потупилась.
Выйдя из дома Львовых, я не стал торопиться уходить, а отошел чуть в сторону и встал так, чтобы не бросаться в глаза. Ждать пришлось недолго. Как я и предполагал, после разговора со мной Евгении срочно потребовалось побеседовать с Кожиным. Отлично, я тоже хочу с ним пообщаться. И я пошел за ней, с осторожностью, хоть и не слишком скрываясь. Слежки она не ждала и даже не оборачивалась.
В результате недолгого пути мы оказались перед входом в недорогую гостиницу. Львова оглянулась, проверяя, не видит ли ее кто-либо из знакомых, и решительно вошла в дверь. Меня она не заметила, и я остановился напротив, размышляя. Можно было войти прямо сейчас, прервав их разговор. Но меня смущало то, что Кожин наверняка вооружен. У него ведь и свой револьвер должен иметься, да еще оружие поручика Львова вполне может быть тоже в его руках. За себя я не боялся, но вот Евгения… Не очень-то хотелось полагаться на то, что убийца не станет стрелять в любимую женщину. Так что не лучше ли мне обождать, пока Львова выйдет, а уж потом побеседовать с поручиком?