Яков. Воспоминания
Шрифт:
Куликов слушал меня с ироничной улыбкой, но это была бравада. На что он надеется? Его нападение на Анну Викторовну бесспорно, и уже одного этого достаточно для каторги. А учитывая все остальные обстоятельства, а так же то, что он снова попытался использовать то же оружие, мне не сложно будет доказать его причастность к двум убийствам. Так что он был обречен, и признание его не было мне необходимо.
– И вам пришел хитрый план, — продолжал я рассказ. — Приехав сюда в Затонск, вы пригласили профессора в дом к Мироновым
— Далее, чтобы замести следы, — вмешался Антон Андреич, — Вы вспомнили старую историю о вычислении Формулы Создателя и подставили своих однокурсников, Демиурга и Счетовода.
— К тому же вы знали, — продолжил я. — что у Обручева с юности болезнь почек.
— Но мне одно непонятно, — спросил Куликова Коробейников, — как вы узнали, что Счетовод здесь, в монастыре?
— Антон Андреич, это уже не важно, — остановил я своего горячащегося помощника.
— Но зачем? — вдруг тихо спросила Анна Викторовна. — Зачем нужно было убивать Обручева?
— Я думаю, он тоже что-то знал о пожертвовании и мог проговориться князю, — ответил я ей, видя, что Куликов продолжает молчать.
— А я? — спросила Анна. — Меня-то за что?
И вот тут он заговорил наконец. Видно, слишком сильно было его потрясение тогда, на сеансе, чтобы промолчать в ответ на этот вопрос.
— Вы меня убедили! — сказал Куликов. — Я поверил в то, что вы можете спросить у Анненкова.
— Неужто просто денег захотелось? — спросил я его.
Начав говорить, остановиться Куликов уже не мог.
— Вы знаете, захотелось! — ответил он с вызовом. — Захотелось! Я всю ночь тогда вез деньги в поезде. Я открывал саквояж поминутно и смотрел на них. На деньги! Я никогда не видел столько сразу денег!
Он замолчал. Мы тоже молчали. Нечего было больше сказать. Я посмотрел на Анну Викторовну. Она взирала на Куликова с немыслимым отвращением. Я полностью разделял ее чувства. Жизнь человеческая бесценна, ее не измеришь деньгами. А сидящий перед нами мерзавец ради денег убил двоих и не собирался останавливаться. Он заслужил все, что его ждет, и я рад, что поймал его. Вот для этого я работаю, чтобы подобных мразей становилось меньше. И верю, что когда-нибудь станет.
Допрос был окончен, остались формальности, которые я переложил на Коробейникова. Анна Викторовна собралась уходить, и я вышел проводить ее. Подал ей руку, помогая спуститься с крыльца, да так и не отпустил. Не мог отпустить. Хоть я и успокоился слегка за время допроса Куликова, но эмоции мои все еще кипели, и нервы были на взводе.
— Это что получается? — сказала Анна, когда мы вышли во двор. — Что я была ошибкой вселенной, чувствовала себя важной персоной, а дело-то, как обычно, в деньгах?
— В деньгах, Анна Викторовна, — согласился я с ней, думая вовсе о другом. — Я вот что хотел…
— Я прошу вас! — перебила меня Анна. — Пожалуйста,
— Хорошо, — согласился я. — Я просто хотел сказать… Но хорошо, не буду.
Что-то у меня сегодня со словами беда. Совсем беда. Их вовсе, кажется, не осталось, кроме нескольких — тех, что никак нельзя произносить. И которые рвались наружу, причиняя мне боль.
— А скажите, я хотела бы узнать, — спросила Анна Викторовна, — у Вас ведь эти дни не было возможности заниматься делом Элис?
— Нет, я спал всего два часа за трое суток, — попытался оправдаться я, зная, как ей важно то, о чем она спрашивает. — Думал о вашей безопасности.
Я хотел пошутить своей последней фразой, но и шутка не удалась. Может, потому что это и была не шутка, а может, потому, что я вспомнил, о чем еще думал за эти трое суток, и от охвативших меня эмоций даже голова закружилась.
— Спасибо, я очень Вам благодарна, — поблагодарила меня Анна. — Но скажите, вот сейчас у Вас есть же ведь возможность заниматься этим делом?
— Да, я сделаю все возможное, — пообещал я ей.
— Сделаете, я знаю, — ответила она. — Спасибо.
Что-то снова шло не так, и мы оба ощущали неловкость ситуации.
— Ну что же, — сказала Анна Викторовна, смущенно отводя глаза. — Опасности больше нет…
— Нет, — подтвердил я, не сводя с нее глаз.
— Можно меня не провожать? — она взглянула на меня с какой-то непонятной мне неуверенностью.
Сейчас она уйдет, а я останусь. Как всегда. Я больше не могу, как всегда! Я не хочу, чтобы она уходила. Я не хочу не знать, когда увижу ее в следующий раз. Я должен ее задержать, хоть ненадолго, хоть на минуту. Или напроситься в провожатые. Я просто не в состоянии расстаться с нею сейчас!
— Вы простите меня, Аня, но опасности, они будто ходят за Вами по пятам, — постарался я объяснить ей необходимость того, чтобы я проводил ее. — И я стал к этому привыкать.
— Аня? — с изумлением в голосе переспросила она. — Неожиданно…
С радостным изумлением, и мне это не показалось.
А я и не заметил, как сосредоточившись на попытке ее задержать, произнес ее имя так, как отваживался произносить лишь мысленно, да и то редко. А еще во сне. Но я старался не вспоминать те сны.
— Вы меня простите, пожалуйста, — сказала Анна Викторовна смущенно. — Я столько Вам мучений доставляю, Яков Платоныч…
— Да нет-нет! — перебил я ее.
Будь что будет. Я не могу больше молчать. Я никогда и никому не говорил ничего подобного, я не знаю, как это делается, и мне безумно страшно, но я должен сказать ей правду, пока эта правда не разорвала мне сердце.
— Вы можете смеяться надо мной, — произнес я, мучительно подбирая слова, — но я просто человек другого уклада, и мне… Мне сложно понять, как Вам это удается, но Вы…