Яков. Воспоминания

Антонова Лада

Разбудил меня Евграшин, сообщивший, что ко мне кто-то пришел. Я сел на скамейке, судорожно пытаясь отогнать сон. На верхней полке зашевелился, просыпаясь, Коробейников. В управлении было совсем тихо, стало быть, еще очень рано. Сколько я спал? Час, два? Неважно, все равно нужно вставать.

— Кто пришел? — спросил я Евграшина, изо всех сил стараясь проснуться окончательно.

— Монах какой-то, — ответил городовой.

Сонное мое состояние развеялось практически мгновенно.

— Доброе утро, — произнес отец Артемий, подходя ближе. — Извините,

что разбудил. Я был на пасеке. Под утро вернулся, и мне сказали, что Вы меня искали.

Ага, отлично. Монах не сбежал и сам пришел, искать не нужно. А что нужно? А чаю выпить, срочно. И монаха допросить. Но сперва чаю. Лучше бы кофе, да где ж его взять?

Отец Артемий с пониманием отнесся к необходимости подождать немного, пока я умоюсь и приведу себя в порядок. И от чая не отказался. Так что беседовали мы весьма миролюбиво, хоть он и являлся нынче первым подозреваемым.

— Почему же Вы скрыли от меня свое университетское прошлое? — спросил я его.

— Помилуйте, — ответил монах, — Вы пришли ко мне совсем с другими вопросами.

— Нет, я упоминал о Формуле Мироздания, — возразил я ему, — но Вы промолчали.

— А зачем мне было влезать? — спросил отец Артемий. — Я хочу забыть этот грех и не хочу, чтобы о нем знали в обители.

Грех, вот как? Однако такой взгляд мне в голову не приходил. Что если монах посчитал Анненкова, увеченного Формулой, грешником, заслуживающим немедленной смерти, и, узнав о его приезде, воспользовался случаем и убил? А затем и Обручева, по той же причине? И Анну Викторовну он вполне мог хотеть убить, просто потому, что она может беседовать с мертвыми. Я давно знал о весьма неоднозначном отношении людей к ее дару. Для монаха медиум, вполне возможно, просто-таки исчадье ада.

— Скажите, а где Вы были третьего дня ночью, — спросил я его.

— Так в монастыре, — удивился он, — где ж мне быть?

— Кто может подтвердить?

— Да почти все, — ответил монах. — Служба у нас была, Всенощная.

Алиби? Ну, это еще проверить нужно.

— Скажите, — продолжил я расспросы, — а господин Обручев приходил к Вам за снадобьем?

— Нет, — покачал головой отец Артемий, — Ни Обручев, ни Анненков, никто ко мне не приходил из прежних знакомцев.

— И Вы не знали, что они в городе? — спросил я, не слишком скрывая свое недоверие к его словам.

— Нет, — твердо ответил келарь, — я давно ни с кем из них связи не поддерживаю.

— Куликова сюда давайте, — велел я Коробейникову.

Без очной ставки нам тут не обойтись. Надеюсь, сведя вместе этих двоих, я смогу что-то прояснить.

— Да, мы были студентами профессора, — подтвердил доцент Куликов, с изумлением разглядывая отца Артемия, сидящего перед ним. — А потом он куда-то исчез с четвертого курса.

— В Бога я уверовал, — сказал ему монах, — и другой путь себе избрал в жизни.

— И что же? — ехидно поинтересовался у него Куликов. — Совсем забросил Формулу?

— Да, нет, грешен, — вздохнул отец Артемий, — иногда коротаю время за вычислениями. И, кажется, приблизился

к решению. Слаб человек. Трудно унять страсти свои.

Вот как! А я-то решил, что он считает Формулу ересью. А оказывается, все с точностью до наоборот. И, что особенно вызывает настороженность, в голосе его прозвучала сейчас отчетливо самая настоящая ревность. Так может быть, в этом причина всех бед? Ведь каждый из математиков считал правым себя. И отец Артемий, судя по всему, не исключение. И, если Формула является его страстью, он мог и убить ради нее.

Судя по всему, Куликову в голову пришли подобные же мысли.

— Нашел решение? — произнес он гневно. — И поэтому ты убил учителя и сокурсника?

— Бог с тобой, брат, — ответил келарь, — никого я не убивал!

— Так вы не встречались после университета? — спросил я их обоих, пытаясь переменой темы предотвратить конфликт. Оба покачали головой отрицательно.

— Я ничего не знал о том, — заявил Куликов, — что наш Счетовод здесь, в монастыре. Я не заказывал никакого снадобья. Я приехал вчера, профессор был убит до моего приезда. Мой билет из Петербурга у Вас. Да, я занимался вычислениями, — продолжал он все более возмущенно, — но я никогда не был знаком с госпожой Мироновой. И, само собой, уж не имел бредовых идей о том, что она ошибка мироздания.

— Вы не волнуйтесь так, — сказал разошедшемуся математику Коробейников.

— Ну что ж, — сказал я Куликову, — у меня нет причин вас задерживать.

— И на том спасибо, — сердито ответил он, поднимаясь. — Надеюсь, вы найдете убийцу.

— Непременно, — пообещал я ему.

— Из города пока не уезжайте, — велел доценту Коробейников.

— То есть как это? — развернулся он ко мне. — Мне надо быть в Петербурге.

— Город не покидать, — подтвердил я строго.

— А Вам придется остаться, — сказал я отцу Артемию, — Ваше алиби будем проверять. Если оно подтвердится, тогда и отпустим.

Монах не стал ни спорить, ни возмущаться. Попросил лишь позволения послать весточку в монастырь, что задерживается. Его спокойное достоинство импонировало мне чрезвычайно. И, даже не смотря на то, что многое сейчас указывало на него, я не мог отделаться от мысли, что вряд ли он окажется виновным.

Не успел дежурный увести келаря, как в наш кабинет быстрым шагом вошел полицмейстер.

— Это кого повели? — осведомился он.

— Подозреваемый по нашему делу, — пояснил я.

— Монах? — удивился Трегубов.

— Монах, — согласился я. — Бывший математик.

— Черт знает что! — сказал Николай Васильевич с возмущением. — Совсем народ распустился. То они монахи, прости Господи, то они математики. Никакого порядку, поэтому и убийства! Ну что, уличили монаха-то?

— Никак нет, — ответил Коробейников. — Пока нет.

— Рано делать выводы, — добавил я. — Мы разбираемся.

— Разбирайтесь скорее! — раздраженно велел полицмейстер. — А то преступления сыплются на нашу голову, как из рога изобилия. К тому же, эта англичанка! Куда она могла деться?