Яков. Воспоминания
Шрифт:
— Вы правы, — подтвердил я со вздохом, — хотя скорее, из-за меня. Из-за моей глупости.
— Вот об этом и расскажите, — твердо сказал он. — С самого начала.
Что ж, это его условие, и я обещал. Возможно, я и сам не прочь рассказать. Своего рода исповедь. Нехорошо умирать, не исповедавшись, а искать священника я точно не буду. Возможно, когда-нибудь он использует мой рассказ в своих произведениях, и история моей глупости послужит кому-нибудь уроком.
И я рассказал ему все.
Про то, как приехал в Затонск,
А еще рассказал, как спас ее первый раз в склепе на кладбище. Про ее неукротимость и упрямство, про неистребимое любопытство и потрясающее желание помочь всем на свете.
Я рассказал, как не мог поверить в ее духов, и как она поцеловала меня тогда на складе, рассказал тоже.
Он потрясающе умел слушать, этот писатель, бывший раньше врачом. Я не представлял, что могу хоть кому-то об этом рассказать. Но он молчал и слушал, а я говорил и не мог остановиться.
Я рассказал, как боролся с ее неукротимостью, как боялся не успеть, вытаскивая ее то из борделя, где прятался убийца, то из горящей конюшни. Рассказал о том, как она помогала мне изо всех сил, а я отталкивал и обижал ее. Рассказал про дело Ферзя и про зеркальный коридор. Может быть, Чехов и не верил в духов, но мне он верил, я это видел.
Я рассказал, как мы ссорились и мирились. И как она чуть не погибла из-за меня, рассказал тоже. И про Гроховского, когда ее похитили поляки.
Я рассказал ему, как понял, что люблю ее, как боролся с собой, но проиграл. И как сошел с ума от ревности, когда она сказала, что выйдет замуж за другого. И спровоцировал дуэль.
Я рассказал ему в ту ночь все, что имел право рассказать. И скрыл только одно: завтра, нет, уже сегодня утром я выстрелю в воздух и позволю князю убить меня. Я и по сей день не знаю, что заставило его пощадить меня два года назад. Но это не повторится, уверен.
Но этому славному человеку, так замечательно умеющему слушать, знать об этом вовсе не нужно. Я безмерно благодарен ему за его просьбу. Потому что мне нужно было все вспомнить и рассказать. Я попрощался и теперь был готов умереть.
Утро выдалось холодным, но хотя бы не дождливым и не снежным. Антон Палыч, державший ящик с пистолетами, привезенный Жаном, нервничал так, что не мог стоять на месте. Мне же было спокойно и как-то даже безмятежно. Все было решено, и волноваться было совершенно не о чем. Жан установил сабли, тщательно отмерив положенные десять шагов.
— Не угодно ли начать, господа, — сказал он, забирая у Чехова коробку и открывая ее.
— Господа! — обратился к нам откровенно испуганный Антон Палыч. — Это последняя возможность к примирению. Подумайте, стоит ли?
Я выбрал пистолет, не обращая внимания
— Приступим, — сказал Лассаль, вставая рядом с Чеховым явно на тот случай, если у того не выдержат нервы. — К барьеру.
Мой выстрел шел первым. Я прицелился, посмотрев на своего врага поверх взведенного пистолета. Он смотрел мне в глаза, и я видел, что ему страшно. Так страшно, что он даже боком встал, не в силах себя преодолеть. Дуэльный кодекс этого не запрещал. Но одобрения этот прием не встречал никогда.
Сейчас я мог убить его. Мне это дорого встанет, и уж на этот раз Варфоломеев, разгневанный тем, что я сорвал его операцию, мне помогать не будет. Но вот в данную минуту мне было абсолютно все равно, что и кто обо мне подумает. Важно стало лишь то, что я подумаю о себе сам. А я не хочу становиться убийцей. Даже если придется заплатить за это жизнью.
Я отвел руку в сторону и нажал на курок.
Разумовский рассмеялся с заметным облегчением.
— Нет! — сказал он сквозь смех. — Вы повторяетесь! И опять этот номер у Вас не пройдет.
Он прицелился. Я стоял лицом к нему и видел свою смерть в его глазах. Я не стану отворачиваться, а он не промахнется с десяти-то шагов. Ах, как он меня ненавидит! Целится слишком долго, надеясь увидеть мой страх. Мне не было страшно. Я только вдруг подумал, что Анна Викторовна, наверное, очень расстроится и рассердится. И достанется же моему духу за мою глупость!
— Князь, я умоляю Вас остановиться, — не выдержал Чехов. — Это право же какое-то недоразумение!
— Молчать, — приказал ему Жан, — Вы нарушаете кодекс.
Разумовский все целился. Мне хотелось улыбнуться.
Но в этот момент послышался стук копыт, грохот колес и отчаянный женский крик. Я обернулся на голос. Анна и Нина, спрыгнув с пролетки, не дождавшись, пока она остановится, бежали к нам от дорожки изо всех сил. Откуда они здесь? Как они вообще узнали?
Она не должна была ничего узнать!
— Нет, прекратите! — разносилось в осеннем парке. — Стойте! Остановитесь!
Добежав до нас, обе они встали, распахнув руки, закрывая меня от Разумовского, будто могли остановить пулю. Впрочем, князь уже опустил пистолет, кажется, даже выругавшись от досады.
Убедившись, что он не собирается стрелять, Анна бросилась ко мне и буквально вцепилась в воротник моего пальто.
— Зачем, — снова и снова спрашивала она. — Ну зачем?
Ее милое лицо было залито слезами, и волосы были в беспорядке, будто известие о дуэли подняло ее с постели. А может быть, так оно и было. Я обнял ее свободной рукой, пытаясь успокоить, но она дрожала так, что мне стало за нее страшно.