Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

Нике Мишель

По поводу споров об арианстве, отрицавшем божественную природу Христа (или у полуарианцев – единство природы Отца и Сына), Юлия Данзас предлагает «отметить, что в этом первоначальном конфликте менталитетов Восток вовсе не был, как это часто пытаются преподнести, хранителем христианской мистики, противостоящей западному рационализму: совсем наоборот, именно арианство, столь полюбившееся Востоку, оказалось попыткой рационализма, тогда как Александрийская школа (Св. Афанасий, епископ Александрийский), поддержанная авторитетом Рима, настаивала на мистической глубине божественного, недоступной человеческому пониманию».

Константинопольский собор 381 г. (Второй Вселенский собор, хотя Западная церковь и не

была на нем представлена) ознаменовал конец борьбы с арианством. Но, провозгласив (в третьем правиле Собора), что «Константинопольский епископ да имеет преимущество чести по римском епископе, потому что град оный есть новый Рим», «впервые в истории христианства епископская кафедра стала связывать с политическими мотивами собственный авторитет, до сих пор признававшийся за древними кафедрами апостольского происхождения» – Антиохией, Александрией. Собор 381 г. можно считать «актом рождения Византийской церкви».

В завоевании Рима варварами в 410 г. Константинополь увидел признание «избрания» себя как наследника Рима: «Именно эта идея земной империи, христианской, освященной, но не отрешенной от славы римских орлов, и стала той мечтой, за которой теперь веками неустанно гнались на берегах Босфора».

«Различие мировоззрений» (которому Данзас придает решающее значение) усилилось с латинизацией Рима, оторванного отныне от своих эллинистических корней, а также с августинизмом: «Наболевшие вопросы свободы и благодати, вопрос об отношении человеческой души со своим Творцом – таковы были проблемы, над решением которых билось западное христианство, тогда как греческая мысль продолжала растрачивать себя на споры о божественной сущности».

«Религиозный национализм», родившись в Византии, усилится под влиянием арабских завоеваний. Но

«пренебрежительное отношение Нового Рима к варварскому Западу будет лишь усилено во множество раз. […] Его собственной мечтой стало заменить собою Рим. Сейчас, когда исторические события навсегда развеяли эти иллюзии, византийская гордыня приняла другой облик и стала пытаться подчеркнуть, что восточное христианство – это особый мир, высокомерно независимый от мира западного, которого тот так и не смог покорить. Было легко подпитывать эти чувства напоминанием о восточных и эллинистических корнях христианства. Так создавалось мировоззрение, по которому латинская Церковь была лишь ветвью, оторвавшейся от христианского ствола».

Вторая часть, «Византийская церковь с момента раскола и до наших дней», делится на главы: «После раскола», «Попытки объединения», «Конец Второго Рима», «Греческая церковь и Реформация», «Греческая церковь и современность».

Юлия Данзас датирует подлинный раскол между православным Востоком и латинским Западом с четвертого крестового похода. Взятие и разграбление Константинополя крестоносцами (1204), несмотря на запрет, наложенный папой Иннокентием III, нанесло «непоправимый» урон:

«Никогда отныне ни Константинополь, ни православный Восток не смогут забыть это страшное надругательство над столицей, которая девять веков считалась священной. Чувство, которое греки стали питать после этого к латинянам, было тем самым, которое римляне V века питали к варварам, разграбившим Рим. Подлинный разрыв между христианскими Востоком и Западом датируется именно этим роковым 1204 годом, в котором Константинополь был взят крестоносцами».

В первой половине XIV века полемика между калабрийским монахом Варлаамом, осудившим методы молитвы «пуподушников» (и в итоге перешедшим потом в католичество), и Григорием Паламой, разработавшим богословие исихастской мистики, спор, в котором будут затем замешаны и политические взгляды, и дворцовые интриги, усилит еще больше расхождение двух Церквей: «Признание паламизма

в качестве официальной доктрины греческой Церкви вырыло новую пропасть между нею и Римом. […] Паламизм стал первой попыткой углубления этой тяжбы и создания собственной восточнохристианской метафизики» [60] .

60

С православной точки зрения см.: Мейендорф Иоанн, прот. Святой Григорий Палама и православная мистика // Мейендорф Иоанн, прот. История Церкви и восточно-христианская мистика. М.: Институт ДИ-ДИК, 2000. С. 277–336.

После шагов к объединению в XIII веке (Лионский вселенский собор, 1274), состоялся Вселенский собор в Ферраре (1438), который затем был перенесен во Флоренцию из-за эпидемии чумы (1439). Угроза османских завоеваний вынудила греков, пытавшихся заручиться военной и финансовой поддержкой, найти формулировки для соглашения:

«Греки признали верховенство Папы, они сохранили в целости свой ритуал, они признали, что вставка Filioque в латинский символ веры соответствует вероучению, но без обязательства вводить ее в греческий символ веры. Пришли к соглашению по второстепенным пунктам догматики: блаженство святых, состояние души после смерти и т. д. Голоса нескольких несогласных потонули в одобрительных возгласах и братских заверениях. Один только Марк Эфесский остался непреклонен и отказался подписать формулировки, которые, казалось, после четырех веков, наконец, положили конец расколу».

Но по возвращении домой делегатов Восточной Церкви обвинили в предательстве…

Захват Константинополя Мехмедом Вторым 29 мая 1453 г. и «не поддающаяся описанию бойня», которая за этим последовала, возвестили смерть Второго Рима. Но Мехмед II, хотя и подчинив Церковь государству, оставил ей при этом «видимость духовной [и юридической] независимости, льстившую самолюбию высшего духовенства и легко примирившую его с турецким игом».

Сама являясь потомком фанариотов, «этих обломков древней аристократической и интеллектуальной элиты, образовавших теперь новую греко-турецкую аристократию, которая будет давать Турции в течение трех веков лучших государственных деятелей», Юлия Данзас так объясняет мировоззрение фанариотов, не понятое Западом, увидевшим в этом союзе лишь предательство или «соблазн золотом или почестями»:

«Невозможно отрицать существование „неовизантийской“ идеологии, которая возникла сразу после катастрофы и быстро приспособилась к союзу с турецким режимом, потому что этой брутальной властью можно было воспользоваться ради реванша над Западом. […] Если мы анализируем это мировоззрение, то, не поняв этого, просто не сможем объяснить удивительной живучести греческой Церкви под властью режима, который ведь, в конечном счете, был не чем иным, как длительным и угнетающим унижением».

Получив поддержку турецкого правительства против «латинян», Греческая церковь стала взаимодействовать с антиримской Реформацией: «Последствием тесных связей с представителями Реформации стало постепенное проникновение протестантских идей везде, где не была затронута сама организация Церкви», что привело к заметному кризису «крипто-кальвинизма, в котором был замечен патриарх Кирилл Лукарис», в XVII веке, окончивший тем, что англиканские порядки были признаны Константинопольской кафедрой.

С обретением Грецией независимости, а Греческой церковью – автокефалии Константинополь перестает быть религиозным центром Восточной церкви, славянский мир освобождается от его господства.