Юрий Милославский, или Русские в 1612 году
Шрифт:
– Не мешайся, молодец, не в свои дела! Писано есть: "Непокоривому рабу сокруши ребра"; и Сирах глаголет: "Пища и жезлие и бремя ослу; хлеб и наказание и дело рабу".
– Но он же, премудрый Сирах, вещает, - перервал Лесута, радуясь, что может также похвастаться своей ученостью, - "Не буди излишен над всякою плотию и без суда не сотвори ни чесо же". Это часто изволил мне говаривать блаженной памяти царь Феодор Иоаннович.
Как теперь помню, однажды, отстояв всенощную, его царское величество...
– Верно, пошел спать, - перервал Тишкевич.
– Кажется, и нам пора. Прощай, боярин! Пусть мои товарищи веселятся у тебя хоть всю ночь, а я привык вставать рано, так мне
Хозяин не стал удерживать региментаря и Милославского, который также с ним распрощался. Комната, где до обеда отдыхал Юрий, назначена была полякам, а ему отвели покой в отдаленном домике, на другом конце двора. Он нашел в нем своего слугу, который, по-видимому, угощен был не хуже своего господина и едва стоял на ногах. Милославский, помолясь богу, разделся без помощи Алексея и прилег на мягкую перину; но сон бежал от глаз его: впечатление, произведенное па Юрия появлением боярской дочери, не совсем еще изгладилось, мысль, что, может быть, он провел весь день под одною кровлею с своей прекрасной незнакомкой, наполняла ею душу каким-то грустным, неизъяснимым чувством Но вскоре самая простая мысль уничтожила все его догадки: он много раз видал свою незнакомку, но никогда не слышал ее голоса, следовательно, если б она была и дочерью боярина Кручины, то, не увидав ее в лицо, он не мог узнать ее по одному только голосу; а сверх того, ему утешительнее было думать, что он ошибся, чем узнать, что его незнакомка - дочь боярина Кручины и невеста пана Гонсевского. Мало-помалу успокоилось волнение в крови его, воображение охладело, и Юрии, наконец, заснул крепким и спокойным сном.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Порядок нашего повествования требует, чтоб мы возвратились несколько назад Читатели, вероятно, не забыли, что Кирша, поддержав с честию славу искусного колдуна, отправился в провожании одного слуги обратно в дом приказчика Ему хотелось выведать, долго ли пробудет Юрий в доме боярина Шалонского и когда оставит его, то по какой отправится дороге Кирша был удалой наездник, любил подраться, попить, побуянить; но и в самом пылу сражения щадил безоружного врага, не забавлялся, подобно своим товарищам, над пленными, то есть не резал им ни ушей, ни носов, а только, обобрав с ног до головы и оставив в одной рубашке, отпускал их на все четыре стороны. Правда, это случалось иногда зимою, в трескучие морозы, но зато и летом он поступал с ними с тем же самым милосердием и терпеливо сносил насмешки товарищей, которые называли его отцом Киршею и говорили, что он не запорожский казак, а баба. Вечно мстить за нанесенную обиду и никогда не забывать сделанного ему добра - вот правило, которому Кирша не изменял во всю жизнь свою. Юрий спас его от смерти, и он готов был ежедневно подвергать свою жизнь опасности, чтоб оказать ему хотя малейшую услугу; а посему и не удивительно, что ему весьма хотелось знать: скоро ли и куда поедет Юрий? Когда он сошел с боярского двора, то спросил своего провожатого: не знает ли он, как долго пробудет у них Милославский?
– Не знаю, - отвечал отрывисто слуга - А не можешь ли, молодец, спросить об этом у его служителя?
– Нет.
– Нет? Ну, если ты не хочешь, так мне можно с ним поговорить?
– Нет.
– А если я пойду сам искать его?
– Я не пущу тебя.
– А если я тебя не послушаюсь?
– Я возьму тебя за ворот.
– За ворот! А если я хвачу тебя за это кулаком?
– Я кликну людей, и мы переломаем тебе ребра.
– Коротко и ясно! Так мне никак нельзя его видеть?
– Нет.
– А скажи, пожалуйста: все ли боярские холопи такие медведи, как ты?
– Попадешься к ним в лапы, так сам узнаешь.
–
– Неначем.
В продолжение этого разговора они подошли к приказчиковой избе; слуга, сдав Киршу с рук на руки хозяину, отправился назад. Веселое общество пирующих встретило его с громкими восклицаниями. Все уже знали, каким счастливым успехом увенчалась ворожба запорожца; старая сенная девушка, бывшая свидетельницею этого чудного излечения, бегала из двора во двор как полоумная, и радостная весть со всеми подробностями и прикрасами, подобно быстрому потоку, распространилась по всему селу.
– Милости просим! батюшка, милости просим!
– сказал хозяин, сажая его в передний угол.
– Расскажи нам, как ты вылечил боярышню? Ведь она точно была испорчена?
– Да, хозяин, испорчена.
– Правда ли, - спросил дьяк, - что лишь только ты вошел в терем, то Анастасья Тимофеевна залаяла собакою?
– И, пет, Мемнон Филиппович!
– возразил один из гостей, - Татьяна сказывала, что боярышня запела петухом.
– Ну, вот еще!
– вскричал хозяин.
– Неправда, она куковала кукушкою, а петухом не пела!
– Помилуй, Фома Кондратьич!
– перервала одна толстая сваха, - да разве Татьяна не при мне рассказывала, что боярышня изволила выкликать всеми звериными голосами?
– Татьяна врет!
– сказал важно Кирша.
– Когда я примусь нашептывать, так у меня хоть какая кликуша язычок прикусит. Да и пристало ли боярской дочери лаять собакою и петь петухом! Она не ваша сестра холопка: будет с нее и того, что почахнет да потоскует.
– Истинно так, милостивец!
– примолвил дьяк.
– Не пригоже такой именитой боярышне быть кликушею...
Иная речь в нашем быту: паше дело таковское, а их милость...
– Что толковать о боярах!
– перервал приказчик.
– Послушай-ка, добрый человек! Тимофей Федорович приказал тебе выдать три золотых корабленика да жалует тебя на выбор любым конем из своей боярской конюшни.
– Знаю, хозяин.
– Ну то-то же; смотри не позарься на вороного аргамака, с белой на лбу отметиной.
– А для чего же нет?
– Он, правда, конь богатый: персидской породы, четырех лет и недаром прозван Вихрем - русака на скаку затопчет...
– Что ж ТУТ дурного?
– А то, что на нем не усидел бы и могучий богатырь Еруслан Лазаревич. Такое зелье, что боже упаси!
Сесть-то на него всякий сядет, только до сих пор никто еще не слезал с него порядком: сначала и туда и сюда, да вдруг как взовьется на дыбы, учнет передом и задом - батюшки-светы!.. хоть кому небо с овчинку покажется!
В продолжение этого рассказа глаза запорожца сверкали от радости.
– Давай его сюда!
– закричал он.
– Его-то мне и надобно! Черт ли в этих заводских клячах! Подавай нам из косяка... зверя!
– Вот еще что!
– сказал приказчик, глядя с удивлением на восторг запорожца.
– Видно, брат, у тебя шеято крепка! Ну, что за потеха...
– Что за потеха! Эх, хозяин! не арканил ты на всем скаку лихого коня, не смучивал его в чистом поле, не приводил овечкою в свой курень, так тебе ли знать потехи удалых казаков!.. Что за конь, если на нем и баба усидит!
– Да, да!
– шепнул дьяк приказчику.- - Ему легко; не сам сидит, черти держут.
Меж тем молодые давно уже скрылись, гости стали уходить один после другого, и вскоре в избе остались только хозяин, сваха, дружка и Кирша. Приказчик, по тогдашнему русскому обычаю8, которому не следовал его боярин, старавшийся во всем подражать полякам, предложил Кирше отдохнуть, и через несколько минут ь избе все стихло, как в глубокую полночь.